не обязательно меня так называть, – говорит жизнеописательница в семь тысяч первый раз.
После школы она заезжает в «Акме», это и продуктовый, и строительный, и аптека – все сразу. Фармацевтом работает мальчишка или уже молодой человек, которому она преподавала историю в свой первый год. Жизнеописательница терпеть не может этот неловкий момент, который наступает раз в месяц, когда он вручает ей белый пакет с маленькой оранжевой бутылочкой. «А я знаю, для чего нужны эти таблетки», – говорит его взгляд. На самом деле нет, но ей неловко на него смотреть. Она обязательно притаскивает что-нибудь на кассу (арахис без соли, ватные палочки), будто надеясь замаскировать лекарство от бесплодия. Имени фармацевта жизнеописательница не помнит, зато помнит, как восхищалась семь лет назад его длиннющими и всегда будто чуть влажными черными ресницами.
Играет безликая фоновая музыка. Жизнеописательница садится на жесткий пластиковый стул под лампами дневного света и достает записную книжку. В этой книжке – только списки, каждый следующий ничуть не хуже предыдущего. «Что купить в продуктовом», «Узоры на галстуках Кальбфляйша», «Страны, где больше всего маяков на душу населения».
Она начинает новый:
«Обвинения, которые выдвигает тебе мир»:
1. Ты слишком старая.
2. Если не можешь зачать ребенка естественным путем, не надо вообще его заводить.
3. Каждому ребенку нужны два родителя.
4. Ребенок, воспитанный матерью-одиночкой, с большей вероятностью станет насильником, убийцей, наркоманом, двоечником.
5. Ты слишком старая.
6. Раньше нужно было об этом думать.
7. Ты эгоистка.
8. Это неестественно.
9. А как будет чувствовать себя твой ребенок, когда узнает, что его отец – неведомый дрочер?
10. Ты старая развалина.
11. Ты слишком старая. Жалкая старая дева!
12. Ты все это делаешь только потому, что тебе одиноко?
– Мисс? Вот ваше лекарство.
– Спасибо, – жизнеописательница подписывает стилусом экран на кассе. – Как делишки?
Мальчик с чу́дными ресницами разводит руками.
– Если тебе от этого будет хоть какая-то радость, из-за этого лекарства мои вагинальные выделения будут знатно вонять, – говорит жизнеописательница.
– Ну, хоть ради благого дела.
Она откашливается.
– Получается сто пятьдесят семь долларов и шестьдесят три цента.
– Что?
– Простите.
– Сто пятьдесят семь долларов? За десять таблеток?
– Ваша страховка на это не распространяется.
– Но почему?
Мальчик с чу́дными ресницами качает головой.
– Я б вам их с радостью за так отдал, но у этих гадов тут везде камеры понатыканы.
* * *
В детстве будущая полярная исследовательница Айвёр Минервудоттир много времени проводила на маяке, смотрителем которого был ее дядя.
Она хорошо знала, что нельзя болтать, если он делает записи в журнале.
И никогда нельзя зажигать спичку без присмотра взрослых.
Если солнце красно к вечеру – моряку бояться нечего.
В фонарной комнате надо вести себя тише воды, ниже травы.
Пи-пи – в горшок, а если покакала – заверни в фибру и выкини в мусорный ящик.
Хромая несушка снесла два яйца: одно целое, одно треснуло.
– Спасибо, – благодарит знахарка курицу – темную браму с красным гребешком и пестрыми перышками.
Несушка сильно хромает, ее вечно все теснят, а потому она нравится знахарке больше прочих. Такое счастье – каждый день кормить ее, оберегать от дождя и лис.
Положив целое яйцо в карман, знахарка насыпает зерно козам. Ганс и Пинка где-то на выпасе, но скоро вернутся домой. Они знают: если забраться слишком далеко, знахарка не сможет их защитить. На крыше козлятника отходит дранка, гвозди нужны. Под козлятником раньше ночевал заяц-беляк – летом бурый, зимой беленький. Морковку терпеть не мог, а вот яблоки обожал, и знахарка старательно вырезала из них семечки, ведь яблочные семечки для зайца – страшный яд. Такой мягонький был, ну и ладно, что у коз воровал люцерну и гадил своими шариками в ее постели, когда его пускали в дом. Однажды утром знахарка нашла его трупик – изорванный окровавленный меховой мешок. В ее горле заклокотала ярость: мерзкий койот, мерзкая лисица, мерзкая рысь, ты его забрала, но они ведь просто кормились, нельзя было его забирать, зимой добычи мало, но это был мой заяц. Она копала и плакала. Похоронила зайца рядом со старой кошкой своей тети – две могилки под земляничником.
Вернувшись в дом, знахарка смешивает яйцо с уксусом, добавляет пастушью сумку – это для клиентки. Клиентка придет чуть позже, у нее слишком сильно кровит, сгустками. Лекарство облегчит боль и приостановит кровотечение. Ни работы, ни страховки у клиентки нет, а в записке говорилось: «Могу отдать батарейками». Яйцо с уксусом отправляется в стеклянную банку, а банка с крепко завинченной крышкой – в мини-холодильник, на полку рядом с завернутым в фольгу клинышком чеддера. Знахарке очень хочется сыра, прямо сейчас, сию же секунду, но сыр – только по пятницам. А черные лакричные конфетки – по воскресеньям.
В основном ее кормит лес. Жеруха и сердечник, одуванчик, подорожник. Солянка и звездчатка. Медвежья трава – если запечь, пальчики оближешь. Корень лопуха – на пюре или поджарить. Индейский салат и крапива, а еще чуточку подъельника (варишь белые стебельки, солишь, поливаешь лимонным соком, и получается объедение, но слишком много нельзя – можно отравиться насмерть). Еще она собирает кое-что в садах и на полях: лесные орехи, яблоки, клюкву, груши. Если бы можно было питаться от одной земли и не пользоваться плодами рук человеческих, знахарка бы так и жила. Пока она еще так не умеет, но это не значит, что не научится. Она же Персиваль.
Ее мать была Персиваль. И тетя была Персиваль. Знахарка стала Персиваль в шесть лет, когда мать ушла от отца. Отец почти всегда пропадал вечером в пятницу, не возвращался до самого понедельника и никогда не объяснял почему.
– Женщина должна знать почему, – говорила мать знахарки. – Ты уж, мудоскок, хоть в одном меня уважь: где и с кем?! Сколько лет и как звать?!
Они ехали на запад через юго-восточную Орегонскую пустыню, через Каскадные горы, мать курила, а дочка плевала в окно. Добрались до побережья, где держала лавочку тетя знахарки – торговала там свечками, рунами и картами Таро. В самую первую ночь в ее доме знахарка спросила, что это за шум такой, и услышала в ответ:
– Океан.
– А когда он перестанет?
– Никогда, он беспрестанный, но скоротечный, – ответила тетя.
– Пафосная ты моя, – заметила мать знахарки.
Знахарке пафосные нравились гораздо больше обдолбанных.
Она лежит голая возле печки, на руках кот, по крыше монотонно барабанит дождь, леса черны, лисицы затаились, совята спят в гнезде. Душегуб спрыгивает на пол и мягко идет к двери.
– Хочешь
