и убежал. Подружка была так похожа в этот момент на пролетария, что был нарисован в школьном учебнике по истории, что я ахнула.
— Прямо в голову? А кто такой пролетарий?
— Ааа… была революция, рабочие — пролетарии вытаскивали булыжники из мостовой и кидали в буржуев, куда попало. Если ты меня постоянно терзать будешь, я вовек не закончу…
— Все-все, бабулечка, не буду больше…
— В общем, пришлось мне бежать домой за ведром, ножом да спичками. Мы разожгли костер, вскипятили воду, окунули туда гуся и ощипали. Самое трудное и неприятное оказалось — потрошить тушку. Мне такое дело никогда не поручали, а Галька уже опытная была: ее бабка заставляла все это проделывать. Гусиную тушку мы припрятали в овраге, завалив ветками, отвели домой коз, взяли велосипеды, спроворили все в момент…
— Спроворили?
— Ну да, быстро.
— Ветками прикрыли, чтобы никто не заметил? А если б волк почуял?
— О волках мы и не думали, боялись, чтобы взрослые ничего не проведали. Мигом домчали до Малинищ и продали гуся сразу первой же тетке, что у входа на рынок торговала птицей. В черном платке, вся такая страшная, в бородавках, она подозрительно покосилась на тушку, откуда, мол, гусь, а мы ей: соседняя бабка приболела, попросила продать, чтобы лекарства купить. Галька еще хотела поторговаться, чтоб больше денег выручить, но у меня зубы стучали от страха, что увидят нас какие-нибудь знакомые из деревни и родителям скажут. Схватила я деньги, не пересчитывая, крикнула: «Галька, покатили в аптеку за лекарствами!» Галя недовольно: «Ладно, только соседка просила еще в магазин заскочить за хлебом…» Мы — на велосипеды да дернули подальше от базара. Денег в аккурат хватило на брошку для меня да на бусы для Гальки и на кулек «разноцветных камешков» — наших любимых.
— Каких еще камешков?
— Тогда были такие конфеты — драже — в виде маленьких камешков, сверху — цветная глазурь, внутри — изюм. Очень вкусные.
Тата сглотнула, хотела что-то добавить по поводу конфет, но не решилась.
— Ну, вернулись вы, и никто ничего не заметил? А как же брошка, баб Кать? Носила ты ее?
— Один раз надела, вот прям на следующий день. Отправились мы на танцы в клуб, а мальчишки-то и не глянули ни на мою брошь, ни на Галькины бусы. Я свою брошку схоронила в носовом платке и Гальке посоветовала припрятать бусы…
— Почему?
— Да потому… если б шум поднялся из-за пропавшего гуся, а потом бы узнали, что какие-то девчонки на базаре ощипанную тушку продали, то родители за наши купленные сокровища влупили бы по первое число… — Баба Катя печально поглядела в темное окно. — Знаешь, милая, лучше б нам тогда влупили. Я всю жизнь маюсь, прощения прошу у безвестных хозяев гусей, да и у безвинной птицы тоже. Совесть — самый страшный судья: она все про нас знает, и спасу от нее никакого нет…
— А почему ж ты тогда не выбросила эту брошку, чтоб не думать о ней? — Тата заморгала, стараясь не заплакать, ей было жаль маленькую грустную бабушку.
— Наверное, чтоб тебе рассказать, Таточка. Не радуют самые дорогие вещи, если достаются нечестным путем. Время-то вышло, милая, давай спать…
Тата ласково погладила морщинистую руку:
— Я так тебя люблю, бабулечка, не расстраивайся, ты у меня самая лучшая на свете…
Повернулась на бочок, зевнула, подложила кулачок под щеку и засопела. Екатерина Тимофеевна погладила по светлой пушистой головенке, посмотрела на брошку и прицепила ее к старинному гобелену с оленями, висящему над кроваткой.
— Спокойной ночи, родненькая… будешь жить в ладу с совестью, тогда счастливую жизнь проживешь, вот тебе мой наказ и мое благословение.
Екатерина Тимофеевна с трудом встала, поковыляла к выходу, перекрестила издалека внучку и тихонько прикрыла за собой дверь.
В нашей семье самой популярной из бабушкиных присказок была такая: «Ты прямо как Белла Хаютина с гирями…».
Эти слова адресовались любому из нас в качестве комментария бестолковому действию, которое мы совершали или только собирались совершить.
Надо пояснить, что наша бабушка Юля окончила МИНХ (Московский институт народного хозяйства), где преподавали такой интересный предмет, как логистика. Бабушка рассказывала, что как-то на одном из занятий студентам велели выстроить оптимальный маршрут покупок. Каждому дали листок с перечнем товаров, которые нужно закупить за один поход по магазинам, и к этому списку приложили карту Москвы с адресами магазинов.
В группе училась одна оригинальная девушка, специфическая, по словам бабушки, фигура. Звали ее Белла Хаютина. Белла, в отличие от большинства студентов того послевоенного времени, была довольно упитанной, носила очки с толстенными стеклами в коричневой роговой оправе и короткую стрижку. Одевалась всегда в одну и ту же вязаную черную кофту и грубые серые башмаки на стоптанной подошве. Ходила, немного косолапя, переваливаясь, как уточка. Имела неприступный вид и вздорный, упрямый характер. На всех лекциях украдкой под столом читала потрепанные книги.
После того как студенты сдали преподавателю выстроенные маршруты, Белла навеки осталась легендой в истории института, передаваемой из уст в уста. Дело в том, что в перечне товаров, которые надо было приобрести, значились две пудовые гири. Спортивный магазин, где продавались гири, располагался прямо по соседству с институтом, поэтому Белла первым делом отправилась туда, обозначив спорттовары первым пунктом своего похода. Оттуда, уже с приобретенной гирей, она таскалась по маршруту за прочими товарами из списка, аккуратно проставляя галочки в графе «куплено».
Посмотреть на колоритную Беллу приходили студенты других факультетов. Хаютина в институте стала знаменитостью, притчей во языцех, предметом всеобщих насмешек — иначе как «наша Хаютина с гирями» ее и не называли.
— Бабушка, а почему ее прозвали «с гирями», если она купила только одну?
— Потому что в списке значились две гири, но Белла принципиально вступилась за права женщин. Она заявила нашему преподавателю: «Советская женщина — не ишак какой-нибудь, пудовая гиря весит шестнадцать кило, значит, две гири — тридцать два килограмма, и таскать такие тяжести девушкам, собирающимся в будущем стать женами и матерями, нефизиологично. Мы — не Иваны Поддубные, чтобы так надрываться, хватит с вас и одной гири…», — отрезала Белла, решительно вычеркнув из задания вторую гирю.
О дальнейшей судьбе однокурсницы бабушка не рассказывала, как мы ни просили.
— Ничего хорошего, как вы понимаете, на ее пути ни с гирями, ни без гирь не было. Ума Бог не дал, считай, калека, — поджимала тонкие губы бабушка, ехидно поглядывая на нас с братом.
Мы ежились под ее насмешливым взглядом и тщательно продумывали
