– Погоди, узнаем.
Другой отошел покорно.
– К Сшибку? – спросил высокий. – Идешь… к Сшибку?
– Голод погнал… за хлебом…
– Хлеб с ним, собака, делишь?.. – прыгнул к нему татарин, взмахнув кинжалом.
Безрукий метнулся по-собачьи, упал и завыл от страха. Панама его свалилась.
– Падаль! – пнул татарин ногой и поднял камень.
– Постой, узнаем! – опять удержал высокий. Безрукий и не видал, что было.
Когда затихло, он поднял голову от земли, нашел и надел панаму. Страшное прошло мимо. Татары сидели у костра, курили. Шипело на углях мясо, дымок курился…
Безрукий потер глаза, – все то же: камень, татары, мясо…
Крепкие были парни. Высокий, с красивым лицом татарина генуэзской крови, – знал различать Безрукий, – загоревший до черного блеска меди, вертел над углями шомпол с кусками мяса. Через всю его щеку и по шее тянулся кровавый шрам, присыпанный чем-то серым, – порохом ли, золою. На нем была синяя куртка под безрукавкой, синие штаны в обтяжку, щеголеватые сапоги желтой кожи, с хлыстом за голенищем, и барашковая шапочка джигита. На руке, в которой он держал шомпол, сиял широкий золотой перстень, с бирюзой в голубиное яичко.
Этот широкий перстень напомнил что-то, и лицо татарина показалось Безрукому знакомым. Но где он его видел – не мог припомнить. А где-то видел?..
Другой, кряжистый, широкоплечий, был настоящий монгол, скуластый и косоглазый, с размятым, ноздрястым носом. Лохматая папаха, серого барана, задвинутая за выбритое темя, лихо сидела на затылке. На нем были нанковые штаны, зеленая, солдатская, рубаха, подтянутая уздечкой, в серебряном наборе, обмотки и горские постолы из сыромятной кожи. Он сидел, привалившись к камню, и все пожимал и гладил подвязанную руку: должно быть, сильно она у него болела.
Безрукий понял, с какими людьми столкнулся.
– Поранились, напоролись где-то…
Из-под куста, за камнем, выглядывали чьи-то ноги, босые, в раскрученных обмотках, и ерзали, как от боли. Слышалось, – будто стонет? Безрукий увидал ерзавшие ноги, ясно услыхал стоны и понял, что это ихний, – больной или раненый товарищ.
«Бандиты, – подумал он, – берегутся чего-то в балке». Татары сидели молча. Шипело на углях мясо. От острого его духа больше томила жажда.
– Попить бы… – с трудом выговорил Безрукий и сделал горлом, как будто его душило.
– В море поди попей… – сказал скуластый, ощерив зубы, и поглядел по-волчьи.
Татарин с перстнем тоже показал зубы, усмехнулся, достал из куста бутылку, налил вина в жестяную кружку – и неторопливо выпил.
– Поднес бы, да самим мало! – подмигнул татарин – и кого-то опять напомнил. – Много ты вина попил, знаю…
«Татарин, а вино дует!» – подумал завистливо Безрукий и поглядел на татарина с мольбою.
– Братцы…
Татарин блеснул зубами, налил еще и понес за камень. Ноги быстро заерзали, словно от жгучей боли, и послышалось, как глотает.
Ноздри Безрукого зашевелились, глотку его схватило спазмой, и он опять сделал горлом.
Татарин вернулся из-за камня, взглянул с усмешкой, налил еще – и протянул монголу. Тот пригубил и выплеснул за камень.
– Попить, братцы… – робко сказал Безрукий и приложил руку к сердцу, как делают татары, но татарин не захотел слушать.
– Что, Рыжая Обезьяна… – сказал он злобно, – все еще по горам гуляешь? с приятелем-то все дружишь?..
От его голоса у Безрукого зашлось сердце. Он понял, что татарин его знает; но кто он такой, – так и не мог вспомнить.
– Что у тебя в мешке? какие несешь подарки? Друзьями были! Молчи, знаю!..
– Никак нет… не были друзьями… – робея, сказал Безрукий. – Грабил он меня только… Спросите кого угодно, горе злое к нему погнало… голод…
– За хлебом к нему идешь?
– За хлебом…
– А хлеб он сеял?!.
Безрукий смолчал; не понял: к чему это спрашивает татарин?
– Ты отвечай!.. Хлеб он… се-ял?!.
– Да нет… запасцы у него, сказывали, были…
– Ты все знаешь… А знаешь, дорого ему хлеб-то достается? чем он за него платит?.. – через зубы сказал татарин. – Должно быть, дорого! Золотом за пшеницу получает… Не знаешь?
– Не знаю.
Татары засмеялись, и от этого смеха Безрукому стало жутко. Он отмахнулся головой, – да верно ли все, что видит? – в испуге вспомнил, что там его ждут, у моря, поднялся и попросил робко:
– Дозвольте идти… братцы… Дети! с голоду погибают!..
– Нет, уж ты посиди немножко, потолкуем… еще обедать будем… – мотнул татарин на шомпол с мясом. – Пришел в гости – садись к обеду! Так бывало.
– Братцы… – начал было Безрукий – и поперхнулся спазмой.
– Погоди, все будет. А ты как же… с пустым мешком да к нему за хлебом? С пустыми руками только к друзьям ходят. Как же, не друзья вы? Или золото несешь, в мешке-то?.. Покажи, посмотрим… Ну?!. – поднял татарин шомпол.
– Вот… последнее ему несу… – сказал, застыдясь, Безрукий и вытряхнул из мешка паяльник.
– Мо-ло-ток!.. – крикнул джигит монголу.
И оба засмеялись.
– Паяльник… – сказал Безрукий, – орудие для хозяйства. Нет у меня ничего больше, все проели…
Он сунул в мешок паяльник и заплакал. Высокий татарин усмехнулся:
– В голову молотком бить хочешь? Бей собаку!..
– Он и сам собака! – крикнул монгол. – На одну падаль ходят… Чего с ним думать?!
– А погоди, узнаем… Рыжий хорошо придумал, – в голову бить хочет! А знаешь, где золото он хоронит? Друг все говорит другу… А? не знаешь?..
– Разве у него узнаешь… – сказал Безрукий, стараясь свести разговор на шутку, но у него не вышло: губы разъехались, и он захныкал.
– Ревешь, баба? А хлеб когда делили… небось, смеялся?.. Ничего не знаешь? И золота сколько у него – не знаешь? На нас хватит? Опять не знаешь!.. А ты спроси-ка? Или и тебе не скажет?..
– Он нипочем не скажет… Да я с ним разве?
– Я тебе дам совет. Говорить не станет, – немножко его за горло… Можешь?
Татары засмеялись.
– С ним мне трудно, с одной рукой… – сказал, подлаживаясь, Безрукий, и у него захрипело в глотке. – Попить дозвольте… братцы… голова мутится…
Татары не слыхали.
– Трудно! С молотком не трудно.
– Сами, небось, слыхали, какой, рука сухая…
– А ты – молотком в затылок! да постукай! Скажет, собака, где у него зарыто!..
– У него, говорил… дочки все золото забрали… за море укатили…
– Дочки? В него, золото тоже любят… Небось, плачет? – засмеялся высокий, мигнул монголу. – А ты вот как… ты язык ему потяни, клещами!.. Ска-жет. А не скажет… – гвоздь загони в коленку, вот в это место… – показал татарин, – да не сразу! Скажет!! Вот мы к нему скоро побываем… Так ты к нему… за пшеницей?
– Хоть ячменьку бы… Братцы!..
– Проси пшеницы, у него пшеницы много. Сколько ему на Перевале уродилось… собирал мешками! Сыпать некуда стало-в камни валит! Как же ему с приятелем не поделиться?
Взглянул татарин, – и у Безрукого упало сердце.
– Никакой я ему приятель… кро-шки никогда так не дал! Голод к нему погнал… Не даст – подыхать придется…
– Подохнешь раньше! – сказал монгол. Не понял его Безрукий.
– Детей жалко… всю душу истомили…
Свет заволокло мутью, откачнуло, и Безрукому показалось, – дрогнула, будто, бурая кручь оврага и пошла на него стеною, а с неба скатилось солнце. Он вскрикнул и поднял руку – укрыться, что ли. Было это – одно мгновенье. Огненным шаром, швыряя пламя, солнце вскочило в небо, легло на рога граба; стала на место стена оврага. Синело дымком у камня. Каких-то двое, сидели в шапках…
Смотрел – и не понимал Безрукий: сон ли, явь ли?
Татары пошептались. Монгол кривился, поглаживая руку, – не соглашался с чем-то, махал кинжалом.
– После. Есть будем… – сказал высокий, снимая с углей шомпол.
Что-то соображая, он оглянул по гребню и тихо сказал монголу:
– Проводишь его из балки… после. А то… не найдет дороги.
И лицо его стало жестким.
Безрукий и не слыхал, что было. Валила его слабость, томила жажда. Он прилег на горячей гальке, глядел на огонь дремотно. Казалось ему, что он в дороге: яркие звезды в небе, хлещутся кипарисы в свисте, валит его с ног ветром; темные стоят горы, тянет от них горелым салом…
– Собака!.. Собака идет по следу!.. Надо! – крикнул монгол, споря опять о чем-то.
Безрукий от крика вздрогнул, открыл глаза, увидал – над костром струится, услыхал мясо, – узнал Ай-Балку. Солнце лежало на самом гребне, плющилось в рогах граба. Чернела под ним круча. Идет время…
– Братцы… идти надо… – жалобно попросил Безрукий. – Водицы найду, дозвольте… С самого утра во рту ни крошки…
Татары не слыхали.
VI
Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.
Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.
