- Как ты меня находишь? Знаешь, ты ни капли не изменилась.
Она взволнованно провела рукой по щеке.
- А ты - очень изменился, - ответила она.
Он вздрогнул от звука ее голоса.
- Ну, поцелуй меня, - сказал он просительно.
Она подошла и поцеловала его в губы. На мгновение он зарылся лицом в холодный воротник ее пальто. Он согласился бы сидеть так хоть целый час, но она выпрямилась.
- Раздевайся, - повторил он, охваченный внутренней теплотой, от которой покраснели шея и уши. - Что же ты стоишь?
Она сняла меховую шапку и пальто. Он увидел, что она оделась именно так, как тогда, в первую встречу, - в косоворотку с вышитым воротником и поясом, в темную юбку с карманами. У него хватило смысла догадаться, что она оделась так для него, и он снова покраснел.
- Какая милая комната, - сказала она после минутного молчания.
- Да, конечно. Отчего это пятно у тебя?
- Варила суп. Тебе больно сейчас?
- Нет. Ни капельки.
- А когда ранили?
Ему вдруг захотелось рассказать, как это вышло. Как их остановили, как рванули кони и понеслись, разбрасывая снег. Мутное небо, оглушительные до звона в ушах выстрелы и эта нелепая собака, лающая за санями, - все это встало перед ним и на мгновение заслонило комнату и Лизу. Но она перебила его:
- Почему ты раньше не прислал за мной?
- Я хотел сам прийти к тебе, - сказал он, глядя на ее шею и борясь со своими мыслями. - Но они меня не выпускают отсюда... А ты помнишь, как мы целовались тогда, в коридоре, и нас заметили?
Она напряженно улыбнулась.
- У тебя бывает доктор?
- Время от времени. Сядь немного ближе, хорошо? Тут такая скука, что прямо выть хочется. Ко мне ходит каждый день один старый лунатик и выматывает из меня душу столетними шутками. Ты скучала обо мне?
- Я страшно беспокоилась.
- И я тоже. Безайс хороший малый, но он ничего не понимает. Как пень. Я валяюсь на кровати и целыми днями думаю о тебе. Как она называлась, эта улица, где общежитие, - Аргунская? Но какая ты хорошенькая!
Она подняла глаза и взглянула в его лицо, сиявшее счастьем. Он очень похудел, под глазами легла синева. Месяц назад он был совсем другой.
- А как ты себя сейчас чувствуешь?
- О, ничего. Через неделю-полторы мы двинем с тобой дальше. Да, я забыл рассказать тебе смешную вещь... Но можно тебя поцеловать? Или об этом не спрашивают?
Он начал входить во вкус и сожалел, что поцелуи так коротки.
- Это очень странная штука. Иногда, когда я о чем-нибудь задумываюсь, я ясно чувствую, как у меня болит палец на той ноге, которую отрезали. На левой.
- Болит палец? - спросила она со сдержанным ужасом.
- Я растер его сапогом, - сказал он успокоительно. - Это только кажется. Лиза, дорогая, так ты беспокоилась? Глупая! Что могло со мной случиться?
Он запнулся.
- Хотя случилось, - сказал он, смущенно улыбаясь. - Вот. Но это ничего, правда? Я еще наделаю делов. Бывает и хуже. Я почти здоров уже.
- Да?
- Ну конечно. О, нога мне не мешает. Хочешь, я покажу тебе, как я хожу?
- Не надо, - быстро сказала она, но Матвеев, снисходительно смеясь, взял костыли и поднялся. Он нацелился на окно и с грохотом, стуча костылями, проковылял до него, повернулся и снова дошел до стула. Она встала.
- Каково? - спросил он, улыбаясь.
- Очень хорошо, - ответила она, комкая свою меховую шапку. - Но мне пора уже идти, милый.
Он сел и взглянул на нее снизу вверх.
- Почему? - спросил он тоном ребенка, у которого отбирают сахарницу.
- Я выбралась только на минутку, - сказала она, опуская ресницы. - Мне обязательно надо быть дома сегодня.
Когда она говорила - надо, Матвеев сдавался. Он совершенно не умел с ней спорить.
- Но ты, может быть, придешь сегодня попозже, когда освободишься?
Она подошла и мягко обняла его.
- Не скучай, - шепнула она, целуя его в щеку. - Завтра я приду на весь день - обязательно.
- Нет, в губы, - только и нашелся сказать он.
Так она стояла рядом с ним, обняв его за голову и перебирая пальцами волосы, Матвеев торопливо и жадно целовал все, что попадалось, не разбирая, с прожорливостью голодного человека, - шею, руки, лицо, овеянный нежным теплом ее тела. Долго ждал он этого дня, - в вагоне, в лесу, в темных хабаровских улицах он думал об этих единственных бровях и нежной ямочке на шее.
Потом он вдруг почувствовал, что она вздрагивает, положив голову ему на плечо. Это было что-то новое.
- Лиза, что ты? - спросил он испуганно, осторожно садясь с ней на кровать.
Он подождал немного, а потом решил начать прямо с того места, на котором остановился, и уже обнял ее за шею. Но она отвернулась, и Матвеев скользнул губами где-то около уха.
- Я хочу поговорить с тобой, - сказала она, тяжело дыша.
Он крепко сжал ее пальцы. Она сидела к нему боком, и он видел ее профиль с длинными ресницами.
- О чем?
- О наших отношениях.
Она волновалась - волновалась из-за него! - и это наполнило Матвеева вульгарной радостью.
- Говори, говори, - сказал он снисходительно.
- Вот... сейчас и скажу, - возразила она, тихо отбирая свою руку. - Еще раз поцелую - и скажу.
Несколько минут она целовала его с закрытыми глазами, горячо и быстро, как его еще не целовал никто и никогда.
- Ну, вот, - услышал он ее взволнованный голос. - Я хочу... только ты не обидишься, милый? Постарайся меня понять. Наши отношения... они не могут быть прежними. Я не поеду с тобой в Приморье.
Она с облегчением перевела дыхание, но у нее не хватило мужества поднять глаза.
- Ты же сам понимаешь это. Я знаю, ты думаешь сейчас обо мне, что я дрянь? Но, дорогой мой, пойми, что я тоже мучаюсь. А я могла бы и не приходить - написать письмо. И все. Я не знаю только, поймешь ли ты меня.
Молчание Матвеева начинало пугать ее. Сделав усилие, она взглянула на него. Он имел такой вид, точно его ударили по голове, - он растерянно улыбался, и эта улыбка отозвалась на ней, как удар ножом. Ей захотелось плакать, и нежная жалость к Матвееву охватила ее. Но любви не было, - что-то дрожало еще в ней, - не то боязнь, не то недоумение. "Мне тоже тяжело", вспомнила она.
Это было в Чите перед отъездом. Они ходили по улицам, - он держал ее за руки и слушал, как она горячо и сбивчиво говорила о будущей любви. "Надо уметь вовремя поставить точку, - говорила она, - пока люди еще не мешают друг другу". И теперь он вспомнил это.
- Понимаю. Надо уметь вовремя поставить точку, - сказал он вслух.
Она испугалась выражения его лица. Ей показалось, что он хочет о чем-то просить.
- Если бы ты мог понять, как мне тяжело, - сказала она жалобно.
Он молчал.
- Давай говорить об этом спокойно, - продолжала она. - Если я не буду счастлива с тобой, то ведь и ты будешь чувствовать это. Не надо никаких жертв.
Он пробормотал что-то.
- Я больше не могу, - бессильно прошептала она.
За дверью кто-то громко звал кошку и уговаривал ее вылезти из-под буфета. Пыльный солнечный луч пронизывал комнату и дробился зелеными брызгами в стеклянной вазе.
- Но ты не сердишься на меня?
Он глубоко вобрал воздух в легкие. Так бросаются в воду с большой высоты. Жизнь встала перед ним - Жизнь с большой буквы, и он собрал все силы, чтобы прямо взглянуть в ее пустые глаза. Двадцать лет ходил он здоровый и никому не уступал дороги. А теперь ему оттяпало ногу, и надо потесниться. Ну что ж.
- Я не маленький, - сказал он слегка охрипшим голосом, - и знаю, почему мальчики любят девочек.
Она взяла его руку и прижала к щеке.
- Постарайся понять меня, милый. Мне так больно и так жаль тебя.
У него было только одно желание - выдержать до конца, не сдать, не распуститься. Это было маленькое, совсем крошечное утешение, но, кроме него, ничего другого не было. Что-то вроде папиросы, которую люди курят перед тем, как упасть в яму. Он тоже падал, но изо всех сил старался удержаться. Это был его последний ход, и он хотел сделать его как следует.
- Ты слишком много придаешь этому значения, - сказал он почти спокойно.
- Правда? - спросила она с облегчением.
- Ведь не помру же я от этого.
- Я думала, что лучше сказать все прямо.
- Конечно, ты отлично сделала.
- Но ты все-таки будешь мучиться?
Карты были сданы, и надо было играть.
- Не буду, - сказал он, сам удивляясь своим словам. - Конечно, жалко, что эта интрижка не удалась, но что делать? Не беспокойся за меня.
- Интрижка? - проговорила она с расстановкой.
- От этого не умирают.
Она выпрямила грудь и откинула волосы с лица.
- Я сегодня не спала ночь. Это было самое ужасное - решить. Я никогда не забуду этого.
Надо было кончать как можно скорей.
- По совести говоря, - сказал он, храбро глядя ей в глаза, - эта история мне самому немного надоела. Слишком долго - целых два месяца.
Она встала.
- Что ты сказал? Надоела?
- Да.
- Вот как? Это для меня новость.
- Ну что ж!
- Я думала, что ты меня любишь.
- Хм. Я не знал, что ты придаешь этому такое значение.
Она нервно стиснула руки.
