туман, на который, казалось, дунешь – и нет его.
– Духи покойных испаряются из земли! – с довольным видом мудрствовал профессор.
Они сидели в саду, среди зарослей лаванды, за круглым белым столом и завтракали. Все, кто был в то утро в отеле.
Было приятно свежо. Словно весна подошла к концу, а лето еще не наступило.
Без какой-либо видимой причины Давид вспомнил свой сон.
Он, пытающийся сохранить равновесие между всеобъемлющим счастьем и таким же горем, чувствовал себя как балансирующий на высоте канатоходец. Сон был живым, а он во сне был Вилимовским. Он и сейчас телом и ногами помнил движения, финты и повороты, с помощью которых обошел бразильских защитников, послал мяч между ног одного из них, сумел пробить по пустым воротам. Все это происходило на самом деле, потому что запомнилось как реальность, а не как сон. И может повториться, наверняка даже повторится, подумал он, и это на мгновение сделало его счастливым.
После чего он стремительно провалился во что-то до сих пор ему неизвестное.
Провалился в отчаяние, потому что только сейчас осознал свое постоянное состояние, пребывание в теле, которое его не слушается, в котором нет пространства и которое существует только в виде постоянной глухой боли, время от времени усиливающейся, а потом снова ослабевающей, как звук отцовского радиоприемника.
Теперь он вдруг перестал ощущать, что сжился со своим телом, что привык к нему. Раньше он не знал, что может быть и иначе. И как дерево не завидует белке из-за того, что та прыгает по веткам, а белка не думает, что, возможно, приятнее быть не белкой, а деревом, так и ему не приходило в голову, каково тем, кто ходит, прыгает и бегает вокруг него. Может быть, он даже чувствовал себя привилегированным из-за того, что это они катали его в инвалидном кресле, а не он их.
Но теперь он знал, каково это – быть Вилимовским.
Такое странное состояние продолжалось некоторое время, но сон был гораздо реальнее, и его снова охватила гордость за забитые во сне голы.
Поэтому он рассказал сон всем сидящим за столом.
Он очень живо описал каждую минуту игры, но его описание матча отличалось от того, как Польша играла с Бразилией на самом деле, потому что в его рассказе бразильцы вообще не атаковали, а лишь безуспешно защищались от Вилимовского. И хотя, кроме Вилимовского, никаких поляков там не было, ни страшный Леонидас, ни Эркулес, ни кто-либо другой не имел никаких шансов в противоборстве с ним.
То, чего не было во сне, чего не хватало или что оказалось со временем забытым, Давид мог просто выдумывать. Он знал, этого никто не заметит, но удивился, что совершенно реальным казалось и то, что он сочиняет прямо сейчас. Словно оно тоже произошло. А может быть, действительно произошло и происходит, пока он рассказывает и пока есть те, кто готов его слушать.
Умолчал он только о том, что трибуны стадиона были пусты и что там, в полном одиночестве, сидел лишь настоящий Эрнест Вилимовски, в теле Давида, но со своей головой, который сказал ему: «Теперь ты – это я, это мой подарок тебе!» – а Давид ответил: «Ладно, урод», – и убежал, чтобы никогда больше не видеть его лица.
Об этом он умолчал, потому что и это было реальностью. Он был виноват перед Вилимовским, который великодушно отдал ему свое тело, и он хотел, чтобы об этом никто никогда не узнал.
– Прекрасный сон! – сказала Катарина.
В ее голосе можно было почувствовать какую-то странную неловкость. Илия как бы по делу встал из-за стола и улизнул на кухню. Отец и Хенрик молчали.
– Но это было на самом деле, – сказал он, – это совсем реальный сон.
– Сны нереальны, – проговорил отец мрачно.
– Какие-то нет, а другие да, – ответил мальчик.
Он не понимал, почему им непонятны настолько простые вещи. И почему после того, как он рассказал им свой почти забытый сон, все они в такое прекрасное и интересное утро сидят словно в воду опущенные и тают как мороженое?
После обеда профессор Мерошевски с Катариной отправились на прогулку к венецианской башне.
Илия подобрал ему одежду для походов в горы. Госпожа Боса, которая работала в отеле горничной, укоротила по размерам профессора старые рабочие штаны Илии. Кроме того, Илия где-то раздобыл офицерскую рубашку с короткими рукавами и убедил Томаша надеть сверху слишком большой для него охотничий жилет с множеством карманов.
Выглядел профессор как солдат давно разбитой армии, который несколько лет где-то скрывался и наконец решил сдаться, но оказалось, что никого, кто мог бы взять его в плен, больше нет. И теперь он не совсем в своем уме, бродит в безуспешных поисках кого-нибудь, кто согласился бы принять его капитуляцию.
Давид, увидев его, засмеялся.
Смеялись все, кроме Илии, который уверял их, что экипировал профессора по всем правилам, именно так, как и должен быть снаряжен человек, собравшийся в этих краях и в это время года прогуляться в горах, а они в этом совершенно не разбираются.
И все смеялись еще больше.
Когда экспедиция из двух человек отправилась на освоение горных вершин, Илия пригласил мальчика выпить.
– У нас с ним мужские разговоры, – сказал он Руже, – а вы пойдите отдохнуть после обеда, вздремните, нам есть о чем поговорить.
Он налил лимонад и мальчику, и себе, потом в свой стакан долил на два пальца ракии.
– Ты хочешь? – спросил его. И это прозвучало вполне серьезно.
– Нет, большое спасибо, – ответил мальчик.
Ему происходящее очень нравилось, но он немного робел. Илия казался ему огромным. Раньше он этого не замечал. Такого крупного человека он никогда не видел. Гигант в красной клетчатой рубашке. Его взлохмаченная грива была цвета соломы, правда, с уже заметной сединой. От него пахло табаком. Этот запах, хоть и казался удушающим, Давиду нравился.
Когда Илия провел ладонью по своему небритому лицу, послышался звук, который бывает, если потереть дерево наждачной шкуркой.
Мальчику хотелось потрогать подбородок Илии, чтобы проверить, действительно ли у него такая жесткая щетина, но попросить об этом было неловко. Должно быть, очень приятно провести ладонью по такому подбородку.
– И что скажешь насчет нашего маленького отеля? Я слышал, ты много путешествовал и наверняка насмотрелся на всякие отели.
– Нет. Ну мы были в отеле в Варшаве, потом в Берлине и в Вене, а сейчас в Загребе. И еще я один раз был в Гренобле, но там был не отель, а больница.
– Вполне достаточно для сравнения. Так что, как
