я бы сказала, вы не проходите курс терапии, а пишете целый роман, – сказала доктор фон Pop, также не сводя глаз с Уильяма.
– Значит, сынок, ты излагаешь в хронологическом порядке все, что дарило тебе радость, вызывало у тебя слезы и приводило в ярость, с детства и по сию пору? – спросил папа, вздрагивая, словно от боли, при каждом слове, словно на каждое слово откликалась на его теле татуировка (на ребрах, над почками, на ступнях – где имена Джека и его сестры).
Джек знал – ты испытываешь жуткую боль, татуируясь во всех этих местах, но Уильям Бернс намеренно сделал себе татуировки именно там – и не только там, а везде, где больно, кроме пениса.
– И как вы считаете, эта терапия вам помогает? – со скептическим видом спросила доктор фон Pop.
– Мне кажется, да; во всяком случае, сейчас мне гораздо лучше, чем прежде, – ответил Джек.
– И вам кажется, что лучше вам стало именно от хронологического метода? – спросила доктор Крауэр-Поппе.
Судя по тону, подумал Джек, она-то считает, что таблетки куда надежнее, чем пересказ в хронологическом порядке хороших и плохих моментов своей жизни.
– Да-да, мне кажется, именно… – начал Джек, но его снова перебил отец.
– Это варварство! – закричал он. – Если хотите знать, я считаю, это просто пытка! Сама идея пересказать в хронологическом порядке все, что в жизни заставило тебя радоваться, плакать и гневаться, – боже, ничего более похожего на самый отъявленный мазохизм я в жизни не слышал! Ты с ума сошел, Джек!
– Папкин, я думаю, мне это помогает. Благодаря тому что я все излагаю в хронологическом порядке, я способен держать себя в руках. Делая это, я успокаиваюсь.
– Мой сын решительно выжил из ума, – сказал Уильям.
– Вы так думаете, Уильям? Но почему же тогда в психиатрической лечебнице содержитесь вы, а не он? – спросила доктор фон Pop.
Доктор Крауэр-Поппе закрыла свое прекрасное лицо руками; на миг Джек подумал, что слово «лечебница» – очередной пусковой механизм, как и татуировка от Дока Фореста на левой половине груди; последнее было ясно как день, правда, этот пусковой механизм, видимо, из тех, что можно остановить, судя по тому, что папа убрал руку от груди.
Тут появился официант – невысокого роста человек, подпрыгивающий не хуже Уильяма и мистера Рэмзи, только полный, с совсем маленьким ртом и пышными усами (кажется, они щекотали ему нос, когда он говорил).
– Was darf ich Ihnen zu trinken bringen? («Что принести вам выпить?») – спросил он скороговоркой – все слова слились у него в одно.
– Как вовремя, – сказал Уильям; официант же решил, что он что-то заказал.
– Bitte? – спросил он.
– Ein Bier («Одно пиво»), – сказал Джек, ткнув в себя пальцем, чтобы официант понял, о ком речь.
– Я не знал, что ты пьешь! – озабоченно сказал отец.
– Я не пью на самом деле, вот увидишь – я не допью бокал до конца, – сказал Джек.
– Noch ein Bier! («Еще одно пиво!») – произнес Уильям и ткнул пальцем себе в грудь.
– Уильям, вы же совсем не пьете, даже полбокала не выпьете, – напомнила ему доктор фон Pop.
– Я хочу то же, что Джек, – сказал отец тоном капризного пятилетнего ребенка.
– Нет, Уильям, вам нельзя. Вы же принимаете антидепрессанты, они несовместимы с алкоголем, – сказала доктор Крауэр-Поппе.
– Давайте я отменю заказ, – предложил Джек. – Das macht nichts.
– Со временем Джек хорошо заговорит по-немецки, – заметил Уильям.
– Он уже сейчас отлично говорит, – сказала доктор фон Pop.
– Видишь, Джек? Ты ей нравишься. Я же говорил, у нее с собой смена белья! – сказал отец.
Врачи перестали обращать на Уильяма внимание и заказали бутылку красного, а он – бутылку воды. Джек подозвал официанта и сказал, что передумал – ему требуется большая бутылка воды, а пива не надо.
– Нет, нет! Пожалуйста, выпей, если хочешь! – воскликнул Уильям, взяв Джека за руку.
– Kein Bier, nur Mineralwasser («Пива не нужно, только минеральную воду»), – произнес Джек.
Уильям надулся как сыч и принялся играть с приборами.
– Эти сраные американцы! – буркнул он себе под нос, думая задеть Джека и посмотреть, как тот на него рассердится, но тщетно.
Доктор фон Pop и доктор Крауэр-Поппе молча переглянулись.
– Венский шницель не бери, – предупредил отец, словно все это время думал лишь о меню, которое только что взял в руки.
– Почему, папкин?
– Они забивают целого теленка и приносят тебе половину, – сказал Уильям. – И бауэрншмаус тоже не бери.
Бауэрншмаус – это ассорти из колбасных изделий и сосисок, очень популярное у австрийцев; видимо, это было нечто из репертуара доктора Хорвата, но Джек не нашел этого блюда в меню «Кроненхалле».
– А главное, – не унимался Уильям, – не бери жареные колбаски – они гигантские, размером с лошадиный пенис!
– Раз ты так говоришь, я ничего этого заказывать не стану, – успокоил его Джек.
Врачи тем временем тараторили на швейцарском диалекте немецкого – совсем не похожем на нормативный язык, который Джек изучал в Эксетере. Обычный немецкий швейцарцы называли «письменным».
– Опять этот их швейцарский! – презрительно сплюнул Уильям. – Они всегда переходят на диалект, когда не хотят, чтобы я их понимал.
– Папкин, если бы ты не завел речь про лошадиные пенисы, кто знает, может быть, они не стали бы говорить о тебе и переходить на непонятный язык.
– Тебе надо сменить психиатра, Джек. Найди кого-нибудь, кому ты сможешь рассказывать все в любом порядке, как тебе приходит в голову. Я серьезно, черт побери.
Джек удивился – не только тому, что отец сказал «черт побери» точно так же, как эту фразу говорит Джек, но и тому, что он вообще ее произнес, – ни в одном фильме у Джека не было этой реплики. Но ведь доктор Бергер
