Я их оставила, чтобы потихоньку переправлять в Нью-Йорк и не тратить много денег за раз. Я также оставила у тебя в комнате несколько книг по музыке. Они на подоконнике, справа, если я правильно помню. Тем лучше, сказала я себе, у меня в квартире станет свободнее. И кроме того, я больше не хочу, чтобы ни в Париже, ни в Гарлеме что-то напоминало мне о ней. Без всех этих валяющихся вещей я перестану о ней вспоминать, и мне будет хорошо.
Вот светло-синий халат, даже не знаю, чей, мой или ее. Возможно, ее.
Вряд ли мой. Значит, скорее всего, ее. Я хорошо в нем себя чувствую после ванны. Он мне идет. Нравится. Но если он ее, я ей его отдам. Отдам всё. Всё сложу. Очень аккуратно. Она почувствует, что все ее вещи были заботливо рассортированы и сложены, даже с некоторой любовью. К счастью, не с той, что раньше.
Когда отошлю ей все ее вещи, у меня не будет поводов ей писать. Всё будет кончено. А я, собственно, любила писать.
Это странно началось и очень быстро превратилось в большую любовь, но дело было в этой странности, не в жизни, как мне кажется, потом мы это разрушили, я и она. Только и делали, что разрушали.
Я сложила коробки, спустила их со второго этажа в гараж, так было практичнее. Подруга всё ей отвезет. Воспользуется этим как поводом ненадолго съездить в Лондон. Она любит Лондон. Я – нет. Только не эти его улицы, где всё одинаковое. Не эти мрачные первые этажи, выходившие на убогие садики, где по утрам писали собаки, ну, во всяком случае собака С., она так делала, и не она одна, вероятно. Но это уже не мое дело. Теперь она живет на чердаке в третьей зоне, и собаку приходится сводить вниз.
Моя подруга, любительница Лондона, отправится с кочевыми коробками С., со всем, что осталось от имущества С. У нее его не так много. Книги, те, что были ей нужны для диссертации, DVD, футболки, купальник, тот, что она носила летом, когда мы были в Греции, и несколько пар кроссовок. Я не удержалась и снова вспомнила ее лодыжки в этих кроссовках. Остальное старалась не вспоминать. Кроме книги, она называется «Дар», у меня от нее мурашки по коже. Говорю себе, я была не способна давать. А потом вспоминаю обо всем остальном. И что давать – значит сдаваться.
Когда моя подруга приехала в Лондон, она не встретилась с С. Только с ее подругой, у которой та жила. Ей показалось, что С. прячется где-то на чердаке.
Однажды я получила мейл. Она просила о помощи. У нее не было документов, денег, ничего не было, у нее всё украли.
Я послала ей денег.
Потом пришел еще один мейл, в котором говорилось, что ее хакнули.
Когда она узнала, что я послала ей денег, она написала что-то, заканчивавшееся на kiss you. Целую тебя.
Я долго думала над этим, сказала себе, что не буду ей отвечать kiss you, а то всё начнется сначала. Написала take care. Береги себя или что-то в этом духе.
Она не была рада. Уже не знаю, при каких обстоятельствах, но она тоже написала, ты всегда будешь для меня особенным человеком. Я ответила ей, не заставляй меня плакать. Я тоже много плакала, написала она мне.
Нет, я не буду ей отвечать. Я не стану отвечать. Больше не отвечу.
Да, до вторника. Я говорю это матери, которая на этот раз всё отлично слышит.
Останешься на несколько дней?
Да, до пятницы или до утра субботы.
Я проспала.
Пропустила свой поезд.
Наконец я снова одна.
Потом я чувствую, что мне нужно быть у себя дома и одной. Уже давно. Мне больше не хочется уезжать.
Я выторговала у матери четыре дня за полную неделю через неделю. Она говорит мне, ты устала. Да, я устала.
Усталость всё извиняет.
И потом, я же только приехала. Приехала к себе домой. Мне нужно сделать массу вещей. У меня тоже есть дела. Бумаги, письма, оплата счетов. Я понимаю, у меня они тоже есть, терпеть это не могу. Но ведь наша кузина тебе помогает?
К счастью, да, но всё равно я их не выношу. Они меня пугают. Я боюсь таких вещей. Всё административное меня пугает. Меня тоже пугает, но говорю, да что с тобой может случиться? Всё оплачено банком.
Но больница в Мексике обошлась ужасно дорого, и я имею право на компенсацию, но надо ответить на кучу вопросов, я говорю, ну вот, но ведь наша кузина тебе помогает. Да, она мне помогает, но мне всё равно нужно сидеть с ней и помогать отвечать на все эти вопросы, она знает не обо всем, что случилось. Естественно, не обо всем, но это стандартные вопросы, и нужно всё время отвечать одно и то же. На самом деле, лучше говорить правду. Но я уже ничего не помню.
Я не знаю, что ей на это сказать, я уже тоже не всё помню.
Она говорит мне, это как черная дыра. Я понимаю. Говорю ей, что очень хорошо понимаю. Я даже уже не знаю, сколько раз мне приходилось садиться на самолет, чтобы с ней попрощаться. Мне кажется, я всю жизнь провела в самолетах.
К счастью, когда я приехала к сестре, там была собака, вся белая, она спала со мной и успокаивала меня. Так говорят о собаках, они всё берут на себя.
Прежнюю собаку сбила машина, это была собака племянницы, и она очень плакала. С. очень любила свою собаку.
С. спасла ее при рождении, если бы не она, собаки бы не было.
С. обожала животных и могла бы стать ветеринаром, но ее мать хотела для нее чего-то получше.
При слове «ветеринар» она вспоминала деревню, из которой сбежала, и не хотела такого для своей дочери.
Когда я была маленькой, я не любила собак, но когда у меня появилась собака, это было ужасно. Я любила ее до безумия, и когда она умерла, позвала мать, рыдая в голос.
Я никогда так не плакала.
С. потеряла мать, когда была еще совсем юной. Когда Х. спросил ее, как это потерять мать вот так, из-за тяжелой болезни. Она ответила, no comment.
В тот вечер или в другой, скорее всего, в другой, она сказала, ты меня не бросишь.
