нарисованными дорогой косметикой лицами, а обладательницы наследственной, породистой красоты. Ничего вульгарного или вызывающего в облике. Правда, Алёна оказалась блондинкой ненатуральной, но даже это обстоятельство ничуть не портило впечатления, производимого ее красотой. Этот цвет очень ей подходил. Наверное, она изначально должна была родиться девочкой светленькой, просто природа где-то что-то напутала, и поэтому эти огрехи пришлось исправлять таким вот решительным способом. Еще в уголке рта у Алёны, над верхней губой, сидела небольшая, но очень славная родинка, цвета молочного шоколада. Нежные линии розовых, всегда чуть приоткрытых губ, свидетельствовали о выраженной чувственности девушки и о покорности. У Кристины волосы были тяжелые, сильные, собранные сзади в замысловатый изящный узел, прямой нос гетеры, золотистая кожа и загнутые ресницы, окаймлявшие большие коричневые глаза. Губы ее были слегка тонковаты, но они нисколько не портили наружности девушки, а, напротив, гармонично врисовывались в изящные черты профиля. Модные деловые костюмы и белые блузы, воротники которых были выправлены поверх жакетов, добавляли строгости внешнему виду девчонок. Я чувствовал запах дорогого парфюма, доносившийся до меня от Кристины, и угадывал в его нотах и дурманное благоуханье морского прибоя, и томный трепет любовной игры, и обещание возможного поцелуя… Близость Кристины волновала, манила меня.
Я поставил стакан с апельсиновым соком на стол и откинулся на спинку стула.
Пока я изучал наших гостий, они успели освоиться и, в свою очередь, также с любопытством взирали на нас. Мы представились, после чего Прокофьев предложил девушкам выбрать что-нибудь из меню и, бесцеремонно разглядывая обеих, начал бросать на меня недвусмысленные, красноречивые взгляды.
Обедать девушки отказались.
— Может быть, предложить вам вина? — любезно поинтересовался у них Прокофьев. — Какое предпочитаете? Белое? Красное?
— Мы предпочитаем крепкие и дорогие напитки, — Кристина соблазнительно улыбнулась и с вызывающей откровенностью посмотрела на него.
— Отлично, то, что нам нужно, — усмехнулся Прокофьев, поднимаясь из-за стола. — Тогда идемте, нам здесь больше нечего делать. Поедем веселиться в другое место. Ко мне домой. Там у меня в избытке и дорогих, и крепких напитков.
Считая дело решенным и не требующим лишнего обсуждения, он собрал со скатерти вещи и пошел разыскивать управителя. Алёна кинула на меня вопросительный взгляд, на что я изобразил в ответ полное замешательство. Девушка понимающе улыбнулась и несколько нервно, мелко и часто тыкая в чашу, погасила недокуренную сигарету. Мы дружно встали и направились к выходу.
На улице по-прежнему сеялся дождь. Мы остановились на выходе под черепичным навесом и принялись дожидаться Прокофьева. Я пытался стряхнуть с себя хмель, полной грудью вбирая напитанный сыростью воздух. Вначале опьянение как будто немного ушло, голова просветлела, и мысли стали подвижнее, но когда мы сели в машину, алкоголь вновь насел на меня всей грузной массой.
В «БМВ» я устроился впереди, рядом с Прокофьевым, а девушки разместились на заднем сиденье.
— Придется пить прямо из горлышка, — Прокофьев вынул из бардачка непочатую бутылку «Мартеля» и коробку шоколадных конфет. — Угощайтесь, красавицы!
Я свинтил пробку, сделал из горлышка быстрый глоток и, содрав с коробки обертку, передал конфеты вместе с бутылкой Алене.
Вскоре под влиянием коньяка девушки окончательно осмелели. Прокофьев включил музыку и принялся беспечно с ними болтать. Прежняя напряженность, появившаяся в его настроении после телефонного разговора, как будто исчезла. Он беззаботно шутил, смеялся, и все время заигрывал с нашими спутницами. Бутылка безостановочно перекочевывала с места на место, коньяк не пил только Прокофьев. Он целеустремленно гнал машину куда-то за город, внимательно следя за неширокой влажной дорогой.
— У вас в машине разрешено курить? — обратилась Алёна к Прокофьеву, и я заметил, как у нее слева вверху блеснуло инкрустированное в клык золотое зерно.
— Курить?.. — повторил за ней Вадим, точно в раздумье. — Курить, конечно, разрешено. Тебе, сладкая, сегодня и не это разрешено…
Я передал девушке зажигалку. Она прикурила и тут же вернула ее мне вместе с «Мартелем».
Центральные районы города остались далеко позади, и вскоре мы миновали черту Краснодара. За окном потекли серые пригородные дома, густые сады, мокрые огороды. На почти свободной дороге Прокофьев еще сильнее вдавил педаль, и машина помчалась стремительней, яростней.
— Ты за городом живешь? — спросил я, слегка подавшись к Вадиму. — Куда мы едем? К тебе?
— Да, у меня дом тут… в поселке. Недалеко… — бросил он скупо, не отрываясь от трассы.
— Мы в Ивлино едем? — поинтересовалась Кристина, слышавшая мой вопрос.
— Точно… — недовольно буркнул Прокофьев и неуклюже попробовал пошутить: — Откуда знаешь? Шпионка?
— А я там несколько раз была, ездила по этой дороге, — беспечно ответила девушка.
«Ивлино, Ивлино, — повторил я про себя. — Красивое название для русской деревни, и место, должно быть, красивое».
Я больше ни о чем не стал расспрашивать Прокофьева. Мне было все равно, куда сейчас ехать, алкоголь брал свое. Я откинулся на спинку сиденья, надкусил конфету, и, расслабленно вслушиваясь в ритмы современного танго, принялся безмолвно наблюдать за дорогой.
Сад и большой двухэтажный дом с открытой мансардой были окружены добротным высоким забором из природного камня. Мы оставили машину на площадке из базальтовой плитки и направились по влажной аллее к коттеджу. В доме Прокофьев набрал на пульте пароль и куда-то мгновенно исчез. Я огляделся вокруг, отыскал на колонне, подпиравшей потолочную балку, часы и удивился, что уже почти вечер. Время прошло незаметно.
Девушки разбрелись по нижнему этажу. Удовлетворяя свое женское любопытство, они с интересом разглядывали интерьер, и время от времени, найдя что-нибудь примечательное, окликали друг друга и демонстрировали обнаруженные находки. То красивую, яркую шкуру зебры, покрывавшую канапе, то высушенную, страшную голову обезьяны, лицо которой — морщинистое, страдальческое, искаженное предсмертными муками, — было ужасно, то костяной полуметровый, очень реалистичный, фаллос. Я свалился на кожаный угловой диван, напротив камина, и, продолжая осматриваться вокруг, принялся ждать возвращенья Прокофьева.
Нижний этаж дома состоял из обширного холла и кухни-столовой, отделенной от последнего каменными колоннами и деревянным барьером. Холл занимал всю переднюю часть этажа, а столовая располагалась в ее левом крыле, сразу за холлом. В столовую вели две невысокие широкие ступеньки, выложенные, как и колонны, из дикого камня. В центре этажа наверх уходила просторная богатая деревянная лестница. Рядом с ней, напротив углового дивана, был сложен высокий массивный камин, который сообща с лестницей разделял холл на две примерные половины.
Обстановка в холле была на удивление не кичливой, довольно простой, но со вкусом. Все вещи здесь были дорогими, добротными и особой пробы. Из всех предметов мое повышенное внимание привлекли фотографии в буковых рамках. Они висели на стене в три ряда, справа от лестницы, прямо напротив дивана. Я решил рассмотреть снимки поближе, пьяно перелез через низкую спинку и едва не упал. Припадая на зашибленную
