разглядывая мое лицо. – Мне любопытно, почему вы думаете, что вам удастся это сделать?
– В первую очередь, потому, что я единственная, кому спустя четыре месяца все еще есть до этого дело. Кажется, все решили, что это какая-то выходка с ее стороны либо несчастный случай, которому не нашлось подтверждения.
– Вас проводить? – произнес Генри и протянул руку, словно подталкивая меня к выходу.
– Я позвоню, – кивнула я Соне и вышла из комнаты в сумрачный коридор конюшни, Генри пошел следом за мной. В нос ударил запах сырой земли и приближающейся грозы. Нужно торопиться, пока небеса не разверзлись прямо над головой и не залили дорогу так, что невозможно будет проехать.
На улице почти стемнело, трава казалась сиреневой, небо вдалеке, там, где клонилось к закату солнце, бликовало разрядами, холмы скрылись в наступающей мгле, и, казалось, пространство исчезало прямо за краем поля. Площадка для тренировок была, разумеется, пуста, одиноко белели посреди песка препятствия, наши шаги отзывались хрустом гравия. Кусты зашевелились, потревоженные порывами ветра, вывернулись наизнанку и заблестели белесыми монетками листья.
Я остановилась и услышала, как позади меня остановились мужские шаги. Я обернулась.
– Я уловил ваш интерес, – проговорил Генри, понизив голос, хотя в этом не было нужды, Соня все равно бы его не услышала, вокруг шумела листва. – Этот интерес отчетливо читается в ваших словах, но я хотел бы узнать о другом. Там, в конюшне, я спросил не о том, почему вы ищете ее, а о том, почему вы думаете, что вам удастся ее найти.
– Потому что больше моей подруге не на кого надеяться. – Я шагнула назад, в мягкое пространство влажного травяного ковра. – Я же сказала.
– Что, если она в лучшем месте?
– Хотите сказать, Фрейя мертва? – Я отшатнулась.
– Иногда говорят, что смерть – это лишь наступление ночи. Но если ночь никогда не наступает, в таком случае можно быть спокойным, не так ли?
– Что вы сказали?
Он не ответил. А затем с любопытным прищуром посмотрел на меня.
– Ты меня не помнишь, – приподняв подбородок, произнес он. На этот раз это точно не был вопрос.
Я недоуменно покачала головой. Снова гром, слишком близко, его удар я почувствовала физически, меня прошило сотрясанием воздуха, и внутри отозвалась боль.
– А я тебя хорошо запомнил. В твоих глазах я увидел то, чем всегда дорожил в себе самом. Решительность. Когда ты пришла в Палату ключей с тем проектом, ты была так юна и так серьезна, что я удивился. Девочки твоего возраста обычно заняты мыслями о парнях и отношениях, но ты казалась другой. Ты видела больше, чем твои сверстники. Ты удивила меня.
– Теперь я вспомнила, – сдержанно произнесла я. – Впрочем, это все уже неважно.
– Странно. В тот день после твоего доклада я долго думал о том, что ты предложила, но тогда мне показалось это утопией, ты хотела слишком многого, правительство не согласилось бы выделить такие средства на спасение острова.
– На спасение дома.
– Ты права. Это наш дом. Мне потребовались годы, чтобы понять, что на самом деле происходит. Я был слеп, занимал место, не выполняя возложенные на меня обязательства. Ты заставила меня посмотреть на все иначе.
– Теперь поздно об этом говорить.
– Почему ты не довела начатое до конца? – разгоряченным шепотом произнес он. – Почему отказалась от того, что было тебе так дорого? Что произошло, Эмма? В твоем голосе было столько силы, что, приди ты еще раз, я бы не устоял, никто бы не устоял перед твоим напором.
– Я здесь не за этим. Я приехала найти свою подругу, потому что она нуждается во мне.
– Что ж, я рад этому. – Он сбавил обороты и примирительно склонил голову. – Острову нужны такие люди, как ты. Останься здесь, как когда-то намеревалась, делай то, что не закончила.
– Я же говорю: слишком поздно.
Он вздохнул.
– Ты знаешь, что в прошлом году мы потеряли мельницу? Ей было семь веков. И вот что интересно, никто даже не пытался спасти ее. Вода подходила все ближе, пока камень за камнем она не превратилась в горку руин.
– По крайней мере в ней никто не жил.
– Ты права.
Я смотрела на него: сильный мужчина, который построил себя сам. Он знает больше, чем кажется, я чувствовала это, я почти знала.
– Фрейя говорила о тебе, о том, что когда-то ты оставила ее, уехала с острова. Странно. Глядя на тебя тогда, в Палате ключей, я не подумал бы, что когда-нибудь ты решишься на это.
– Я должна была.
– Нет, никто не должен уезжать с острова, если не хочет.
– Я хотела.
– Quocunque Jeceris Stabit – как ни бросай, будем стоять.
Мне показалось, что я услышала стон. Среди дрожащей пустоты он прорезал воздух, так и застыв там же, где брал свое начало.
– Что ж, удачи тебе в поиске, Эмма, – произнес Генри Мэтьюз. – Возьми мою визитку, если передумаешь. – Он протянул мне карточку и, развернувшись, зашагал обратно в конюшню.
На какое-то мгновение небеса затихли, собираясь разразиться очередным залпом. И тогда я ощутила, как внутри меня берут начало слова, которые родились лишь для того, чтобы заполнить пустоту. Не для того, чтобы быть произнесенными. Пока нет.
Момент прогрузился, проступил яснее, но он все еще не кажется мне настоящим. Шум ветвей, падающие капли мешают мне, нет, не мешают, они берегут меня.
В руках покалывает. Что-то оживает во мне, что-то близкое, похожее на штормовой отголосок. Я вдруг поняла, что узнаю эти ледяные капли, шум ветра, это холодное равнодушное нечто, зовущееся дождем. Оно бьет по лицу, стекает по щекам кипящими струями. Я не чувствую влаги и качаю головой, бесстрашно обращаясь к небу, ощущая, как во мне что-то нарождается.
Безопасное становится опасным.
Прозрачность, проницаемость печали.
Осознание, которое ждет. Откровение.
День, который я забыла, напомнил о себе.
Грохот дождя заговорил на мертвом языке, но я понимала его.
Небо раскололось, и с высоты, будто с горы, хлынул непрерывный поток осенней, холодной воды.
Вокруг повисла мгла, и в то же мгновение ночь настигла меня.
Я думала, что это просто домик. Яркий и невинный домик, который проявляется на фотографии спустя два десятилетия, и все равно ты будешь смотреть и улыбаться, вспоминая моменты, которые когда-то раздражали: обгоревшие плечи, песок, от которого невозможно до конца отряхнуться, непросушенный воздух, всегда пахнущий кремом для загара и никогда – после. Он и был таким – сама невинность. До того, как его сущность стала чем-то большим. До того, как она наполнилась хрипом шестирукого чудища, запутавшегося в собственных конечностях. До того, как стал принадлежать не только ей, но и кому-то еще. Крохотный островок солнечного дня, пожелавший стать домом прожорливой ночи.
Шум моря стоит в ушах. Это действует всегда, и в этот раз тоже. Его набегающий шелест убаюкивает пляж, он послушно затихает, и вслед за ним происходит метаморфоза: сами собой пакуются вещи, сворачиваются полотенца, в корзинках прячутся остатки пищи, обрывки шумного летнего дня теперь перемещаются в выстланное пластиком автомобильное нутро. Нужно только подождать, и все исчезнет, терпения у нас на троих, и мы наблюдаем, слушаем, как чужаки исполняют нами задуманное и уходят, оставляя нам пляж – почти восточной вереницей по
