и, несмотря на ее отказ, я все же подставила плечо, на которое она оперлась. Теперь уже и Генри Мэтьюз приблизился к нам и, взяв Эсме под уздцы, молча оглядел Соню. Убедившись, что она более-менее в порядке, повернулся ко мне.
– Она должна думать, что работает, только чтобы остаться в живых. Только так можно заставить другого исполнять команды.
Я нахмурилась, осознав, что Генри Мэтьюз все это время был свидетелем нашего разговора, и помедлила с ответом, в то же время без стеснения разглядывая его. Мне показалось, что это был человек, перед которым не стоило играть никакую роль.
– Не знаю, кого конкретно вы имеете в виду. Но вижу, что власть для вас не пустой звук, – отрезала я, не желая вступать в дискуссию сейчас, когда Соне требовалась моя поддержка.
– Не нужно помогать, – жестко, почти безапелляционно произнес он, не глядя на меня. – Это не первое ее падение и далеко не последнее. – Он обратился к дочери: – Ты проверила лошадь, прежде чем уходить с арены?
– Да, папа, – тихо отозвалась Соня незнакомым мне голосом и сняла руку с моего плеча. – Я в порядке, нога не сильно повреждена, – эти слова уже предназначались мне.
Я послушно отпустила Соню и бросила неодобрительный взгляд на Генри Мэтьюза, отмечая, что это был зрелый и статный мужчина, от которого исходили сила и могущество. Светлые глаза смотрели прямо и не казались ни оценивающими, ни любопытными, это были глаза человека, повидавшего так много, что ничто, казалось, уже не способно было удивить или расстроить их обладателя.
– Прости, кажется, это моя вина, – с чувством проговорила я Соне, пока мы шли в сторону конюшен.
– Не выдумывай. – Она беспечно махнула рукой, чуть припадая на левую ногу. – В конце концов, если не готов поцеловать землю, нечего лезть на небеса.
– Он всегда такой? – спросила я, когда мы вошли в помещение. Я обернулась и увидела, как отец Сони, присев на корточки, осматривал Эсмеральду, казалось, позабыв о нашем существовании.
– Нет, обычно он столько не болтает, – попыталась пошутить Соня. – Ты побудешь еще? – спросила она, присев на невысокую лавку у стены. Я кивнула и бросила взгляд в сторону прохода, по обеим сторонам от которого располагались стойла. В воздухе витал приятный аромат сухого сена и воска. – Мне не хочется, чтобы у тебя осталось неприятное впечатление от визита. – Она облокотилась на стену и, пошевелив ногой, вскрикнула. – Я не затем позвала тебя сюда. Мне хотелось, чтобы мы поболтали, но почему-то у нас все никак не складывается. Черт, щиколотка, – пробормотала она. – Кажется, все же растянула. – Она поморщилась. – Потяни. – Она выставила ногу, чтобы я стянула с нее высокий сапог.
– Хочешь, я посмотрю?
– Сейчас придет папа и посмотрит.
– Хорошо, как скажешь.
– Я же не дура.
– Прости?
– Наш разговор про Фрейю. Я же понимаю, что она много для тебя значит и ты хочешь найти виновного. – Она потерла ступню. – Я не могу судить тебя, на твоем месте я бы душу вытрясла из каждого, кто встретился бы мне на пути, но все же я хочу облегчить твою задачу. Поверь, что никто из моей семьи не замешан в этом: ни я, ни брат, ни родители.
– Мне не хочется подозревать ни вас, ни кого бы то ни было.
– Просто Фрейя была жутко невезучей, – произнесла Соня, вытянув ногу вдоль лавки. – Не знаю другого человека, которому не везло бы так, как ей: судьба послала ей то, о чем она мечтала, работу, о которой она грезила, но, словно в насмешку, приплюсовала препятствие – искушение, которое невозможно побороть и которое вышвырнуло ее на обочину жизни. Потом она вышла замуж за прекрасного человека, который готов был выполнить каждый ее каприз и требовал всего лишь уважать его интересы и проявлять уважение к членам семьи. Но она умудрилась разрушить то ценное, что могла бы приумножить. Я понимаю, что на этом острове от одиночества у людей порой сносит крышу, но, бог мой, Эмма, мы же должны стараться! Мы должны делать вид, что нам интересно, понимаешь? А иначе какой во всем этом смысл?
Снаружи прогремел гром, и я вздрогнула, бросив опасливый взгляд в сторону прохода, заметив, что небо заволокли тяжелые грозовые тучи. Воздух в одно мгновение сгустился и отяжелел, снаружи потемнело, а свет, разлитый внутри помещения, напротив, стал ярче.
– Гром – еще не обещание грозы, – услышали мы мужской голос, и в проеме появился Генри Мэтьюз, он вел за собой Эсмеральду. Заметив Соню, лежащую на лавке, он оценил обстановку: стянутый сапог, на лице дочери – досада, повисшее в воздухе напряжение, сероватая мгла, подступающая снаружи, яркий блик светильника на стене. Вокруг него кружит пара мотыльков, для них свет – не препятствие. Они не знают, что о свет можно удариться.
Заведя Эсме в стойло, Генри подошел к нам, присел рядом с дочерью и, положив ногу Сони себе на колено, ощупал ее опытным движением, вероятно, в эту минуту рисуя в воображении соцветие упругих мышц, пролегающих у Сони под кожей, и нежных сухожилий, походивших на нити без жемчуга.
– Эсме сегодня не в форме.
– Я же говорила, она умеет предчувствовать грозу, – отозвалась Соня.
– Я заметил несколько сбоев. Сейчас проходка выглядит так, как будто лошадь неопытна, так не пойдет, ты должна научить ее доверять себе, даже когда ошибаешься.
– Да, папа.
– Ты вернулась на остров? – Он кивнул мне. Этот вопрос прозвучал риторически.
– Да, но я здесь, только пока не закончу то, ради чего приехала. – Я не хотела раскрывать свои планы этому человеку.
– Эмма приехала разыскать Фрейю. Но я уже сказала ей, что это безнадежное занятие.
– Ты не можешь знать этого наверняка. Вполне вероятно, Эмме и повезет. – Он аккуратно положил ногу Сони на лавку и поднялся.
Снаружи еще раз грохнуло. Я не к месту вспомнила, что раскаты могут быть слышны на расстоянии до десяти миль, вполне вероятно, что гроза разворачивается не над нашими головами, а где-то над Фокcдейлом или вообще на другой стороне острова, прямо над развалинами замка Пил.
– Мне, наверное, лучше поехать, прежде чем непогода окончательно разыграется, – с сомнением проговорила я, опасливо косясь в проход на верхушки деревьев, растревоженные поднявшимся ветром. Холод неба проступил теперь ярче, подчеркнув контраст согревающего света, разлитого внутри: мы словно находились на безопасном участке, посреди развертывающейся бури. Я поежилась, ощутив, как стелется по утоптанной земле мертвенное дыхание осенних сумерек, я и забыла, как рано и стремительно на острове наступает вечер. Я бросила взгляд на часы. Без четверти четыре, мне действительно лучше уехать прямо сейчас, пока небо не разверзлось могучими потоками. Я решительно поднялась.
Только сейчас я заметила, что на стенах висят фотографии, сделанные на чемпионатах по конкуру, – Соня на Эсмеральде верхом, гибкая, сосредоточенная, всем видом нацеленная лишь на победу, Соня получает награду, Соня рядом с отцом дает интервью прессе.
– Наверное, тебе лучше выпить таблетку? – неуверенно предложила я. – Если хочешь, я останусь еще, в конце концов могу попросить отца, чтобы он забрал меня на машине.
– Нет-нет, езжай, все в порядке. – Я заметила, что на лбу ее проступили капельки пота. – Мне кажется, я слегка перенервничала, сейчас полежу немного, и мне станет легче.
– Значит, вы приехали разыскать подругу, – обратился ко мне Генри Мэтьюз, шагнув навстречу и с интересом
