пояс из генеральского аксельбанта, маленькие белые груди под белой майкой, тонкие улыбающиеся губы, глаза и веснушки, веснушки Ирэн, веснушки Луизы, видные невооруженным глазом, веснушки по обеим сторонам ее вздернутого носа, как говорят, славянского.
«Ты сегодня не в библиотеке?»
«Нет. Здесь приятнее».
«Черный или с молоком?»
«Черный, черный».
«Библиотеки для тараканов».
«Ага. Для книжных червей».
Луиза не знает, что тараканы в библиотеках не водятся. Там водятся книжные черви.
«Знаешь, как называется книжный червь?»
«Ористид наверняка знает».
«Ористид — конечно. Его называют Periplaneta Americana».
«Американа? По-испански?»
Луиза снова смеется, это забавно, похоже на кукарачу, то есть на таракана, латынь — это испанский, Гамбо — это Ористид, всю ночь он заставлял ее то плакать, то смеяться, слезы — улыбки, тараканы — черви, библиотека — кафе, пятна на Солнце — веснушки на коже. Звучит паровой орган, «Натчез» хрипит и медленно отчаливает. В середине реки большое колесо начинает вращаться быстрее, пароход медленно разворачивается, встает носом по течению и устремляется вниз.
4
Ночью орали кошки.
В полусне он услышал звуки, в первый момент напоминающие детское хныканье. Музыка из бара напротив смолкла, в тишине на улице что-то всхлипывало и стонало. Негромкие всхлипы усилились и перешли в долгие, истошные рулады. Он подошел к окну и выключил шумящую коробку кондиционера. Она спокойно сидела на крыше автомобиля, а он ходил по тротуару туда-сюда. Потом запрыгнул на капот и через мгновение по-кошачьи мягко опустился рядом с ней. Мгновение тишины во время этого маневра, дальше опять вопли. Дикий ночной кадрёж. Муки вожделения посредине Vieux Carré, родины вожделений. Кто-то открыл окно и хриплым голосом гаркнул на котов. Они даже не шевельнулись. Полуночный вигилянт потерял терпение и запустил в них молочной бутылкой, которая разбилась, а молоко разлилось. И только тут черный обольститель и его соблазнительная подружка спрыгнули с машины и бок о бок устремились в ночь.
Он зажег на кухне свет и краем глаза увидел Грегора Замзу. Его плоское туловище быстро удалялось, на секунду он замер и юркнул в узкую щель под буфетом. Сырость незаметно заполняла пространство. Конечности тяжелели, черный деготь в крови густел. Он снова включил кондиционер. Из коридора раздался грохот, потом кто-то постучал.
И раздалось: «Гамбо, йа-йа!»
Он открыл дверь.
«Слышал котов?» — спросил Гамбо. Он был в пижамных штанах, на лбу блестели капли пота. Выглядел усталым, невыспавшимся. Веки опухли от бессонницы. Но его глаза! Его глаза горели лихорадочным воодушевлением. И, не дождавшись ответа, Гамбо, сияя, воскликнул:
«Это фантастика! Они спариваются».
Грегор должен с ним пойти. Прямо сейчас. В маленькой гостиной Гамбо чем-то воняло. Но не из-за небрежности или лени. И не алкоголем.
«Отправил Луизу к подруге, — по ходу объяснил он. — Когда я творю, меня ничто не должно отвлекать».
Воняло какой-то химией. Было адски жарко. В комнате было полно пузырьков, колб, дистилляционных емкостей. На кухне что-то клокотало и испарялось, следы разных жидкостей вели в ванную. Алхимия. Настоящий Theatrum Chemicum.
5
Инфантильный сказочник Гамбо!
Он взял тряпку и нервно вытер лоб и руки. Потом, не выпуская ее из рук, с видом триумфатора прошелся по комнате и тихо произнес:
«Poudre de Perlainpainpain».
И Грегору стало ясно, что здесь опять будут открывать школу или курсы.
«Какой порошок?»
«Perlainpainpain».
Будь у Ористида полные карманы баксов, тогда Грегор бы понял. Тогда Гамбо пригласил бы и его, и Мартина, и tante Онесию, и всех остальных в «Сторивилль». Тогда для него и для всех остальных приглашенных всю ночь играла бы «Грязная дюжина», это он бы понял. Все ели бы гамбо и джамбалайю, бобы с рисом, устриц, это он тоже бы понял. И Гомес бы понял, что бизнесу с пенетрацией и распространением фотографий пришел конец.
«Этот порошок, — сказал Гамбо, и подцепил из блюдечка щепотку коричневато-белого вещества, — этот порошок изменит жизнь в этом городе. А возможно, и во всей Америке».
Так, это будет не школа, курсов тоже не будет. И Европы на этот раз, по крайней пока, в планах не было. Гамбо впился в него взглядом, глаза горят, рот разинут.
«Не врубаешься. Я так и думал, что не врубишься». Он осторожно стряхнул порошок обратно на блюдце. «Ты слышал кошачьи вопли? Почему кошки вопят?»
«Спариваются».
«Ага, спариваются. Но когда двое спариваются, зачем так дико вопить, правда ведь? Вопят, потому что она ему не дает. Кошка коту не дает. Не дает, потому что знает, как только даст, так сразу его и потеряет. Так устроена жизнь, дорогой мой. Поматросил, да и бросил. И у людей так же, правда? Да или нет?»
«Частенько бывает, да».
«Не частенько, а постоянно, если она не пытается его удержать. Вот мы и приплыли. Если она его удержит, все идет по-другому. Если бы Луиза удержала того парня, она бы столько не плакала. Он оказался подонком, попользовался простой официанткой, нежной славянской душой».
Грегор обо всем этом знал. Ему казалось, что разумнее промолчать. Очевидно, и Луизе казалось так же.
«Сколько она этого подонка ждала. В „Лафитте“ плакала у стойки, ночь за ночью. Когда женщина плачет, у меня сердце разрывается. Когда оно разрывается, у меня рождается идея. Когда моя сестра плакала, у меня появилась идея. Когда Луиза плакала об этом подонке, меня снова осенила идея. Таков уж Гамбо. Я сказал: Луиза, слушай, если бы у тебя был такой порошок, как у tante Онесии, ты бы этого подонка удержала, больше того, он бы сам за тобой побежал. Правда, тогда бы ты со мной не познакомилась. Какой порошок, спросила Луиза. Perlainpainpain, ответил я. Я собственными глазами видел, как страдала tante Онесия. Jamais! Никогда! — кричала она как одержимая. Никогда я его больше не увижу! Из-за этого козла, нынешнего мужа, чуть не бросилась в воду к аллигаторам. И бросилась бы, не будь порошка Perlainpainpain».
Гамбо тряпкой вытер потный лоб. Открыл кран и охладил голову под струей воды.
«Женщина, которая хочет удержать мужчину, берет poudre de Perlainpainpain и втирает в его одежду».
План в целом был неплох. Во Французском квартале есть как минимум несколько тысяч женщин, которые плачут у барной стойки или хотят броситься в воду к аллигаторам. Если каждая купит хотя бы один пакетик порошка, возможно, и больше, и если каждый пакетик будет стоить всего один доллар,
