Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей.
К Карасю подошел цензор и спросил его:
– Видал ли ты Москву?
– Никогда не видал.
– Так я тебе покажу ее.
С этими словами цензор схватил Карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе…
– Ай, пусти! – запищал Карась.
Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна.
– Жирная харя! – сказал он вслух.
Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, – иначе его досада только усилит насмешки соседей.
Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим начальницким тоном он отдает ему приказ:
– Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него волосянки.
Карась повинуется.
– Дай волосянки, – говорит он, подходя к указанному ученику.
– Изволь, сколько хочешь, – отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать его очень чувствительно… Карась пищит, на глазах его слезы.
Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна.
– Вот тебе! – говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа.
Но и это не действует на Жирбаса.
– Чкни еще, – говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом.
– Свинья, – приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом.
Карась сидит насупившись. Смазь, бутылочка, Москва, волосянка показались ему очень солоны… Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно…
– Что, бедняга, тебя обижают? – говорит второкурсник ласково…
Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом.
– Они новичков всегда обижают, – продолжал второкурсник. – Ты мне скажи, если кто тебя тронет.
Карась пойман на ласковое слово…
– Чего они лезут ко мне, – проговорил он жалобно, – ведь я их не трогаю?..
– Теперь ничего не бойся: я заступлюсь…
– Заступись, брат…
Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася…
– Хочешь булки? – сказал он, развязывая узелок…
Второкурсник не отказался и стал еще ласковее.
– Давай, я тебе штуку покажу, – говорит он… – Напиши: «я иду с мечем судия».
Карась написал.
– Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой.
И от правой руки к левой выходит: «я иду с мечем судия».
Это очень понравилось Карасю…
– Подожди, я тебе еще покажу штуку, – говорит второкурсник.
Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася…
– Напиши, – говорит, – «лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому».
Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось.
Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит.
– Это еще что? – спросил он.
– Сам, – отвечал второкурсник, – дал расписку, что никому не скажешь…
– Ах ты подлец, подлец…
Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее. Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом… Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, сбирался плакать.
В то время проходил мимо его Силыч, парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову.
– За что? – спросил он…
– Так себе, – ответил Силыч…
И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно так себе, бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно. Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал…
Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом…
– Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук…
В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов…
– Подожди же, жирная тварь, – проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса – линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение.
– Ай да новичок! – одобряли Карася.
– Молодчина!
– Ты корешком-то его!
Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса.
– Браво!
– Хлестко!
– Свистни еще его!
Карась послушался и этого совета…
Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «Я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями.
Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса.
– Попался, голубчик! – говорили ему.
– Так что же?
– А то, что накормят березовой кашей!
Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро:
– Пусть кормят! – а сам думал: «Неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!»
Чрез несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, в первый же день крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «Только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!» Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс…
– Ну что? – спрашивали его товарищи…
Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал:
– Отодрали – вот и все.
– И тебе нипочем?
– Дери сколько хочешь – мне все одно!
– Э, да ты молодец! – похваливали его товарищи.
Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать:
– Меня хоть пополам раздери, не струшу!
– Полно, так ли?
–
