воротам. Она подергала калитку, но та оказалась закрытой на засов. Тогда Лаура увидела щелочку между створками ворот, будто проделанную специально для осмотра территории.
– Я ждал вас. Может, зайдете?
– Да Миша уже к вам зашел. Выйти никак не может.
– Значит, не так здесь и плохо. Посмотрите, как все цветет.
Он улыбнулся. Лаура шагнула в ворота. В красных закатных лучах территория Игнатьевского дома выглядела фантастически: пальмы, кусты, деревья и цветы, обагренные красным закатом, казались живыми существами. Вопреки законам природы пышно цветущие кусты благоухали ароматами. Но еще более фантастически выглядела жирная молодая сирень, хотя заморозки могли нагрянуть в любой момент…
Лаура отыскала глазами холмик, покрытый густой серой шапкой.
– Похоже, мышецвет любите больше всего? Вон как распоганился…
Виктор согласился:
– Да. У меня всем хорошо. Вот и миддлемист растет, а говорят – два экземпляра на планете сталось. Хотите, поделюсь?
– Я не за этим сюда пришла, – твердо сказала Лаура. – Я тебе Мишу не отдам.
Казалось, время замерло и каждая секунда громко отсчитывается ударами невидимых часов, которые живут прямо у Лауры в висках. Виктор ледяными глазами смотрел сквозь нее и по-прежнему улыбался.
– Я его у вас и не просил. – Виктор пожал плечами. – Боюсь, уже поздно.
У Лауры в груди образовалась пустота, она едва смогла вдохнуть.
– В каком смысле?
– В самом широком. Поздно! Вам пора.
Город постепенно привыкал к новому облику и суетливому пикетному антуражу бывшего Дома детского творчества. В народе за объектом укоренилось прозвище «Дом терпимости», потому что Дворец Толерантности звучало не по-русски и даже не по-английски. Слово «Толераниум» вообще казалось названием какого-то аквариума, океанариума или даже серпентария. Обитатели «Дома терпимости» получили прозвище по статусу: «терпилы». Старожилы Венецка презрительно ухмылялись – и это пройдет. Андеграундеры, дауншифтеры и городские службы ремонта дорог вообще не заметили обновлений. Зато сектанты и коучи радостно поддерживали появление в городе передовой заморской структуры.
Альберт и Виктория Павловна, проходя мимо сияющего огнями здания, иногда останавливались.
Оба считали, что по сравнению с предыдущей деятельностью в текущую вовлечено куда больше народа.
– Они и сайт свой завели. Видел бы ты, что они там пишут! И самое главное, никто им не возражает. Видно, позиция выстроена с такой иезуитской логикой, что с ними в спор никто не вступает… Не решается.
– А может, нормальные люди просто понимают, насколько это ничтожно, и не считают нужным оспаривать очевидную чушь? – Альберт вглядывался в митингующую толпу.
– Смотри, Вика, наш студент Кирпичников только что вышел из толпы сторонников прогресса.
Кирпичникова было трудно не заметить. Богатырское сложение и своеобразная внешность привлекали внимание. Он был непривычно задумчив. Ему не понравилась ни одна девушка из толпы. Плохо, но с другой стороны – может, он вылечился…
Пребывая в искреннем уважении к женскому полу, Кирпичников все-таки в душе хранил верность своей избраннице. Он точно знал, что в Шухрани его ждет невеста Аленка Брылева. Женская политика Кирпичникова не позволяла ему каких бы то ни было отношений, кроме однократного традиционного секса. Внимание Кирпичникова привлекла стайка смеющихся девушек. «Может, еще и не вылечился», – подумал он и направился к цели.
Дорогу к девчонкам преградил Альберт. Вовка остановился. Альберт молчал, пытливо заглядывая в глаза Кирпичу.
– Вы тоже с ними?
– С кем с ними? – удивился Вовка.
– С толеранами?
Кирпичников настолько искренне рассмеялся, что напряжение Альберта улетучилось. Его глаза прояснились, и он с облегчением улыбнулся.
– Май френд, – пошутил Володя. – У меня нет таких офигенных целей, как у всех. Я не понимаю половины того, что эти ребята между собой обсуждают! И эту толесраность я в гробу видел! Да, у меня есть свои вопросы: я, типа, феминист. А у них девушки и правда очень свободные, отзывчивые и толерантные. Это меня сильно выручает, хоть и стыдно. – Кирпичников пригорюнился.
Альберт, наоборот, обрадовался.
– Даже и не знаю, чего вам пожелать. Удачи или неудачи.
Виктория Павловна аккуратно взяла Альберта под руку и потянула его за собой.
– Абсурд какой-то, – сказала она. – На наших глазах переворачивается мир, а мы просто гуляем…
Робкий и почтительный стук в дверь Мишиного кабинета мог означать только одно: случилось нечто чрезвычайно важное. В проеме двери одновременно стояли Ковригин и Полковник. Полковник издалека, но громко и четко доложил:
– У меня донос, то есть доклад от отдела по связям с общественностью… на финансистов. – Полковник прочистил горло. – И еще один, только наоборот.
Полковник положил перед Мишиным носом бумагу, на которой крупным жирным шрифтом было написано: «Жалоба финотдела по нецелевому использованию спонсорских средств отделом по связям с общественностью».
– А у нас – запись на телевидении через полчаса! – вмешался Ковригин.
Мише было недосуг возиться с междоусобными распрями. Выступления, речи и присутствие на событиях городского значения были расписаны мелким почерком на месяц вперед.
– Реши вопрос, – указал он, протягивая обе бумаги Ковригину.
Вопрос был нерешаем, поэтому Ковригин сразу же за порогом Мишиного кабинета переадресовал поручение Полковнику с теми же словами:
– Реши вопрос!
– Будет сделано! – отрапортовал тот.
«Только идиот может взять на себя ответственность за решение спора между другими идиотами», – подумал Алекс.
Суть конфликта была проста. В Толераниум доставили огромный транш наличных от зарубежных учредителей. Новость о полученных дотациях разнеслась по Толераниуму со скоростью звука. Как положено, неучтенку начали делить заблаговременно. Каждый отдел Толераниума считал свое направление наиболее нуждающимся, потому суммы «к оплате» достигали величин, на которые можно было лет десять кормить все население города. Финансисты Толераниума затормозили выплаты под предлогом изучения отчетности. Раньше такого не случалось, поэтому главы подразделений изнывали от нетерпения и сильно нервничали от ожидания итогов анализа отчетов.
Больше всех негодовал пиар-отдел, сотрудники которого причисляли себя к униженным и оскорбленным с момента основания Толераниума. Как можно было разместить глашатаев идеологии на первом, самом дешевом этаже! Тут тебе и прием жалоб от населения, и ювенальная приемная, и курсы со всевозможными тренингами «пять шагов…», «десять шагов…», «сто шагов…» – просто проходной двор…
Пиарщики очень надеялись возвыситься до второго этажа и старались на всю катушку. Судя по отчетам, программу отолеранивания населения они регулярно перевыполняли. Пикеты, протесты и митинги носили не только информационную нагрузку, но и создавали рабочие места.
Согласно прейскуранту самым выгодным было задержание на 15 суток. За три-четыре отсидки можно было купить приличную квартиру. Синяки и ссадины оплачивались по отдельной шкале: на теле – дешевле, на лице – дороже. Огромный минус заключался в том, что полицейские избегали наносить увечья, чем причиняли материальный ущерб протестующим. Приходилось биться в обезьяннике о решетку,
