– Ты должен поклоняться Господу Богу твоему и Ему одному служить, – перевела доктор Крауэр-Поппе.
– Наверное, мой папа – то, что принято называть «истинно верующий человек», – сказал Джек.
– Уильям никогда не проповедует, никого не пытается обратить, – сказала Анна Елизавета. – Он может верить во все, что хочет, но никого никогда не учит, во что следует верить.
– За исключением того, что надо всем все прощать, – заметил Джек. – Он весьма недвусмысленно потребовал, чтобы я простил мать.
– Религия, возможно, тут вовсе ни при чем, – возразила доктор Крауэр-Поппе. – Уильям говорит с позиций банального здравого смысла, вы не задумывались об этом?
Она вывела Джека из церкви наружу, подвела к боковой двери, и они поднялись по узким ступеням на второй этаж, к органу. Он оказался меньше, чем привычные Джеку инструменты, – симпатичный, из светлого дерева, пятьдесят три регистра, построен компанией «Мюляйзен» из Страсбурга.
Джек посмотрел вниз и заметил, что даже те, кому не досталось мест на стульях, стоят лицом к алтарю, а не к органу.
– Кажется, никто не хочет видеть, что тут происходит, – заметил он.
– Не думайте ни о чем, просто когда Клаус скажет, уходите вместе с ним, – сказала доктор Крауэр-Поппе. – После концерта Уильяму понадобится ледяная вода, затем расплавленный парафин, затем снова ледяная вода. Если вы к полудню появитесь в Кильхберге, сможете присоединиться к отцу и доктору Хорвату, они отправятся на пробежку, а после полудня сможете послушать, как Уильям играет с завязанными глазами для наших «йогов». Или посмотрите с ним кино! – мечтательно произнесла она. – А сейчас я хочу от вас одного – чтобы вы ушли, когда Клаус даст знак. Хорошо? Я не шучу, это важно.
– Я все понял, – сказал Джек.
По ступеням поднялись доктор Хорват и Уильям, в этот миг почти все собравшиеся повернулись к органу. Уильям вел себя по-деловому – никого не приветствуя, не обратив внимания даже на Джека, он посмотрел на орган и кивнул. Доктор Крауэр-Поппе погладила Джека по руке – ага, понятно, это она хочет сказать, что все в порядке, что Уильям всегда так себя ведет перед концертом. Как это она вчера выразилась? «Он такой, какой есть».
Слушатели не стали ни аплодировать, ни шушукаться, но Джек еще ни разу не слышал столь восхищенной тишины.
Ноты – довольно увесистую папку – нес доктор Хорват.
– Обычно он играет всего час, – ужасающе громко прошептал он на ухо Джеку, – но сегодня он выступает для вас, поэтому концерт продлится на полчаса дольше!
Разумеется, доктора Хорвата слышала и Анна Елизавета, и, вероятно, вся церковь.
– Клаус, вы думаете, это хорошая идея? – спросила она коллегу.
– У вас что, есть таблетка, которая заставит меня прекратить играть раньше, чем я захочу? – язвительно произнес отец, но Джек понял, что он лишь дразнит врача, – на лице Уильяма играла лукавая улыбка.
Он сел на скамью и заглянул Джеку в глаза – так, словно тот только что сказал ему, как любит его и каждый дюйм его шкуры.
– Ты не забыл позвонить сестре, Джек? – спросил отец.
– Конечно не забыл, мы проговорили всю ночь.
– Мой дорогой малыш, – только и сказал в ответ отец.
Теперь он смотрел на клавиши, а ногами ласкал педали.
Анна Елизавета взяла ноты из рук доктора Хорвата и стала их проглядывать.
– Уильям, с моей точки зрения, тут судорога на судороге и судорогой погоняет, – заметила она.
– Анна Елизавета, тут просто музыка, очень много музыки, – подмигнул ей в ответ Уильям.
Джек занервничал и стал считать канделябры – стеклянные и серебряные, всего двадцать восемь.
– А потом мы займемся джоггингом! – сказал Джеку доктор Хорват. – А после этого поужинаем, вы, я и Уильям. Надо девушкам и выходной дать!
– Превосходно, я жду с нетерпением! – ответил Джек.
– К сожалению, сегодня мы идем не в «Кроненхалле», – сказал доктор Хорват, – но место все равно очень милое и приятное. Хозяин хорошо меня знает и обожает вашего отца, всегда завешивает зеркала, когда принимает нас! – во всеуслышание прошептал доктор Хорват. – Разве это не великолепно?
– Bitte, Клаус! – взмолилась доктор Крауэр-Поппе.
Джек понял, что она будет переворачивать для Уильяма страницы; тот был готов начать. Внизу никто не смотрел в их сторону, прихожане лицезрели лишь суровый наказ из Евангелия от Матфея: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».
Уильям вытянул руки над мануалом, на уровне плеч, и сделал глубокий вдох. Джек заметил, что люди внизу выпрямили спины, – ага, значит, они тоже услышали вдох, значит, это сигнал к началу.
– Начинаем! – сказал доктор Хорват, наклонил голову и закрыл глаза.
Руки Уильяма словно покоились на невидимой подушке из теплого воздуха, напоминая пару ястребов, парящих в небе и поджидающих добычу. Внезапно Уильям отпустил их – и началась баховская мелодия, хоральная прелюдия «Liebster Jesu, wir sind hier» («Дорогой Иисус, вот мы здесь»).
– Tranquillo [31], – мягко сказал по-итальянски доктор Хорват.
И Джек стал слушать, как играет папа. Поражало, как он играл – двигались только руки и ноги, сам же Уильям застыл словно каменное изваяние; слушатели как бы вторили ему – не вставали, не уходили, что там, даже позу никто не сменил. Удивительно! Неподвижно стояли и Джек, и доктор Хорват, и доктор Крауэр-Поппе. Джек не знал, как другие, но его ноги и не думали уставать – он просто стоял рядом и впитывал звуки. А Уильям знай себе играл все свои любимые вещи, «классические стандарты», как выразилась Хизер.
Прошло чуть больше часа, собравшиеся услышали и Генделя, и всех остальных. Когда папа начал токкату и фугу ре минор Баха – знаменитую вещь, самую любимую у проституток в Аудекерк, доктор Хорват толкнул Джека в бок.
– Нам почти пора, – сказал он.
Разумеется, Джек уходить не хотел, но он заметил, что Анна Елизавета не сводит с него глаз. Джек
