— Габриэла, — молила она. — Где бы ты ни была, прошу, помоги мне.
Она не прекращала молиться, но и Баба-яга продолжала кричать и ругаться. Через несколько минут в комнату вошла Дэйзи с Анкой на руках. Она выглядела очень бледной и обеспокоенной.
— Мамочка, — сказала она, — я побежала к соседям, но там никого не было, я испугалась, что ведьма сделает тебе больно и вернулась.
— Она заперта там, милая. Ведьма заперта. Мне просто нужно проследить за ней, пока она не замерзнет.
Баба-яга закричала снова, и ящик опасно накренился на одну сторону, но Грейс успела упереться ногой в стену и оттолкнуться, чтобы он встал ровно.
Затем ведьма затихла. Прошло десять минут, потом двадцать, потом целый час. Тогда Грейс услышала из ящика мягкий хруст, и больше ничего.
* * *
Примерно в 3:30 утра она осмелилась повернуть ключ и открыть крышку.
Ведьма уже сжалась и не двигалась, а ее черное мешковатое одеяние густо покрылось белым блестящим инеем.
— Она умерла? — спросила Дэйзи, тревожно заглядывая за край ящика.
— Не знаю. Надеюсь.
Грейс осторожно протянула руку и коснулась ветвеподобных волос ведьмы. Те оказались такими ломкими, что три или четыре пучка тут же отпали.
После некоторого колебания она взялась за костлявую ведьмину руку. Выкрутила ее — та хрустнула и отвалилась. Упала на пол и разлетелась на множество кусочков.
Почувствовав прилив смелости, она нырнула в ящик обеими руками и ухватилась за тело ведьмы. Оно с хрустом разваливалось — будто состояло лишь из сгоревших и замороженных газет. Голова и таз отпали, и перед Грейс остался лишь морозильный ларь, усыпанный черным пеплом.
— Кажется, мы убили ее, милая, — сказала она Дэйзи, отряхивая пепел с ладоней. — По-моему, мы избавились от нее насовсем.
Она опустила крышку и заперла ящик, а потом взяла Дэйзи на руки и отнесла наверх в ее комнату.
— Можно я сегодня с тобой посплю? — спросила ее Дэйзи.
— Я сама хотела тебя об этом спросить. Но я не хочу видеть Анку у себя в спальне.
— Но ей же будет так одиноко!
— Нет, не будет. Она может поспать в твоем шкафчике с остальными куклами.
— Но…
— Нет, Дэйзи. Мне кажется, ее надо получше почистить. Там, где я ее нашла… ну, там было очень много микробов. Там все болели воспалением легких, не так давно, и я не хочу, чтобы ты тоже заразилась.
Она уложила Дэйзи в ее кроватку и поцеловала ее.
— Все в порядке. Я оставлю свет на лестнице. А потом спущусь и запру кладовку, хорошо?
— Скажи Анке, что мы увидимся с ней утром. Поцелуй ее от меня.
— Хорошо, милая.
Грейс спустилась по лестнице. У двери в кладовку она остановилась и немного постояла — и лишь затем вошла. Морозильник был по-прежнему надежно заперт. Она постучала по крышке, но ответа не последовало. Она не знала, что делать с пеплом Бабы-яги, но собиралась подумать над этим утром.
А пока вышла в гостиную и открыла входную дверь. Ночь стояла тихая, прохладная и ясная, сквозь дубовые ветви проглядывала прибывающая луна. Она пересекла лужайку перед домом и оказалась на противоположной стороне улицы, где не было ничего, кроме деревьев и колючих зарослей.
Она подняла Анку перед собой и теперь отчетливо увидела, что кукла выжидающе смотрела на нее своими узкими глазами, будто спрашивая: «Что ты сделаешь со мной теперь, Грейс?». Может, поэтому бабушка Габриэлы наставляла ее никому не позволять фотографировать Анку. Всякий, кто их увидел бы, сразу бы понял, что кукла могла менять выражение лица, и какая-нибудь суеверная нянька забрала бы ее у девочки.
Анка служила для Габриэлы защитой от Бабы-яги, но ее сила не была безграничной. Внутри Анки теперь скопилось столько кошмаров, что она стала более опасной для детей, чем чумная крыса.
Многие вопросы по-прежнему оставались без ответов. Зачем Баба-яга убила Габриэлу? Если это действительно она затащила ее в лес и обглодала ее тело, то сделала ли она это просто от голода? Или хотела заставить Грейс унести ее из Тенистого приюта внутри Анки, чтобы получить возможность кормиться здоровыми детьми вместо слабых, недоедающих и больных шизофренией?
Разве могла она найти более невинный способ подобраться поближе к детям, как спрятаться внутри фарфоровой куклы?
Грейс не знала, что из этого было правдой, а что вымыслом. Если подумать, все это было безумием и больше походило на детские сказки. Но и ведьма в ее морозильнике была безумием, и если в Анке оставался хоть какой-нибудь след Бабы-яги, ей нельзя было позволить вернуться вновь.
— Dobra noc, Анка, — сказала она и, замахнувшись, изо всей силы забросила ее в колючки.
* * *
Через неделю с небольшим Майк Феррис вернулся с утренней пробежки, отвязал своего боксера по кличке Али и вошел на кухню.
— Ух! — сказал он Маргарет, стягивая с себя ветровку. — Там так холодно, что белкам, наверное, отморозило все яйца.
— Майк, — шикнула на него Маргарет. — Только не при Эбби!
Трехлетняя Эбби, сидевшая в своем кресле, возилась с тарелкой манной каши.
— Яйца! — повторила она и задергала ножками. — Яйца!
— Вот видишь? — сказала Маргарет. — Дети чувствуют всякие грубости.
— Грубости! — повторила Эбби. — Грубости!
— Да ладно тебе, — сказал Майк. — Вот что ее отвлечет.
Он поднял куклу с растрепанными светлыми волосами и белым фарфоровым личиком. Ее потрепанное серое платьице было сырым, но взгляд казался удивительно понимающим и ясным.
— Нашел в лесу, — сказал Майк. — Ну или Али ее вынюхал. Похоже, это какой-то антиквариат.
— Она грязная.
— Конечно, но ты же можешь сшить ей новое платье и вымыть волосы? Может, за нее дадут несколько баксов.
Эбби вытянула ручки:
— Куколка! — закричала она. — Хочу куколку!
— Вот тебе на! — сказал Майк. — Это же любовь с первого взгляда!
Маргарет подошла к Майку и взяла куклу у него из рук. Повертела ее, заглянула под платье, чтобы посмотреть, из чего она сделана.
— Хм… Она вся фарфоровая. Наверное, действительно антиквариат. Интересно, как она оказалась в лесу?
— Jestem głodny, — прошептал голос.
— Что ты сказал? — спросила Маргарет, обернувшись.
— Я голоден, — ответил Майк, хватая английскую булочку.
Маргарет нахмурилась и снова осмотрела кухню.
— Странно, но я уверена, что ты сказал что-то другое.
Майк подошел и поцеловал ее.
— Тебе, как обычно, показалось.
Но когда он ее целовал, кукла смотрела через ее плечо на Эбби и вдруг ее глаза сверкнули, будто внутри зажегся свет. Эбби прекратила барабанить ножками и недоуменно уставилась на нее, не моргая и открыв рот.
Ни одна другая кукла прежде не смотрела на нее так, будто хотела ее съесть.
Перевод Артема Агеева
Дмитрий Костюкевич, Владимир Кузнецов
«Третья печать»
Февраль 1942 года, блокадный Ленинград. Светлана, потерявшая мать во время бомбежки, выживает одна в холодной квартире — от куска хлеба по карточке к куску хлеба. Однажды к ней на улице подходит незнакомый мужчина, представившийся как Натан Голод, кинооператор. Он зовет ее к себе в гости, на завтрак… А после — на охоту.
DARKER. № 5 май 2015
Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий;
елея же и вина не повреждай.
Откровение Иоанна Богослова.
Холод был каким-то внутренним. Он пронизывал насквозь. Тело, истощенное до крайности, вырабатывало слишком мало тепла.
Светлана открыла глаза — медленно, нехотя. Серый, растрескавшийся потолок, косые, мутные тени от заклеенных накрест окон. Короткий вздох — изо рта вырывалось облачко пара, бледное, слабое. Словно дыхание ее уже остыло, как у мертвой. Надо вставать. Несмотря на холод, на усталость, на апатию. Надо вставать. Идти, занимать очередь. Стоять придется долго, прятаться в ближайших парадных, потому что на улице слишком холодно, да и запрещают. Она и так заспалась — люди занимают очередь еще засветло, часа в четыре. Кто-то — чтобы успеть получить пайку до начала рабочего дня. Кто-то — считая, что немцы чаще бомбят днем.
Светлана медленно, неохотно выползла из-под одеяла. Под ним тоже холодно, но не так, как снаружи. Надо идти.
Она одернула одежду. Сколько уже не переодевалась? Неделю? Расстегнула пуговицу пальто на груди, развернула шерстяной платок, сунула руку под полу отцовского пиджака. Там, во внутреннем кармане — аккуратно сложенный, затертый лист серой бумаги. Продуктовые карточки, ставшие ценнее денег, имущества, драгоценностей. Светлана бережно достала их, раскрыла, словно рассчитывала увидеть что-то, чего не было вчера.
Нет, все по-старому. Ближайшая карточка — на послезавтра. На послезавтра. Это означает, что не ранее чем завтра вечером она сможет получить очередную пайку — двести пятьдесят грамм хлеба, положенных иждивенке. Водянистого, рассыпающегося в руках, к которому прошлой весной даже не притронулась бы. А теперь, казалось, не было в мире ничего важнее этого хлеба, ничего желаннее. Нельзя было уже сказать, вкусный он или нет, вкус давно перестал ощущаться, да и чувство сытости забылось, превратившись в какую-то абстракцию, не привязанную к реальной жизни. Но тело отчаянно требовало пищи, лишая способности думать о чем-либо еще.
