Что у Анны Ивановны? Аллах керим! Не по ней питерский климат.
40 руб. я получил. Спасибо.
Я надоел тебе? Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом.
Гиляй едет сегодня в Питер.
Будь здоров и прости за психопатию. Больше не буду. Сегодня я нормален. Сестрица, которая весь ноябрь психопатила до истерики, тоже пришла в норму.
Благодарственное письмо за телеграмму послано Маслову*.
Твой Шиллер Шекспирович
Гёте.
Лазареву (Грузинскому) А. С., 26 ноября 1887
340. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)*
26 ноября 1887 г. Москва.
Простите, милейший надворный советник*, что так долго не отвечал Вам. В голове такое умопомрачение и приходится писать столько писем, что я ошалел.
О пьесе. Имела успех. Подробностей так много, что приходится отложить сообщение их до свидания… Второе представление прошло лучше первого, и меня опять вызывали после III и IV актов.
Теперь о «Гамлете»*…
1) У Вас «Гамлет» весь состоит из диалогов, к<ото>рые не имеют органической связи. Диалоги немыслимы. Нужно, чтобы с каждым явлением число лиц росло по прогрессии:
|
||
|||
||||
|||||
· · ·
Громоздя эпизоды и лица, связывая их, Вы достигнете того, что сцена в продолжение всего действия будет полна и шумна.
2) Вы забываете, что Тигровы и К° во всё время чувствуют на себе глаза публики. Стало быть, немыслим допрос, производимый Вами Гамлетом у Офелии. Тут довольно одной вспышки и шума. Гамлет возмущен, но в то же время маскирует свое несчастье.
3) Представитель печати может говорить только из оркестра. Кой чёрт понесет его на сцену? Он говорит коротко и солидно. Тип Белянкина*.
4) Во 2 действии необходимо дать сцену из «Гамлета». В 1 действии сцена находится по отношению к публике в таком виде:
· · ·
· · ·
сцена
А Вы хотите во 2-м действии переставить ее так:
5) Конец I действия у Вас ходулен. Нельзя так оканчивать… В интересах 2-го действия Вы должны кончить примирением партий. Ведь во II действии Тигров играет тень Гамлета!
6) Кстати: роль Тигрова для Градова.
7) Судя по Вашему конспекту, Вы будете далеко не коротки. Не забывайте, что половина времени уйдет у актеров на беготню.
8) Я боюсь, что надоел Вам и что Вы браните меня свиньею в ермолке… Но утешаюсь мыслию, что возня с водевилем полезна для Вас: набьете руку.
9) После пьесы я так утомился, что потерял способность здраво мыслить и дельно говорить*. Не взыщите.
Моя пьеса поехала в Питер. Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Чеховой М. П., 30 ноября 1887
341. М. П. ЧЕХОВОЙ*
30 ноября 1887 г. Петербург.
30 ноября.
Милостивая государыня Мария Павловна!
Посылаю вексель на сто рублей. Из ста выдайте Мише за пианино десять. В лавочку, если хотите, можете вместо сорока отдать тридцать. Через неделю еще вышлю.
Живу у Александра*. Анна Ивановна больна (бугорчатка). Грязно, воняет и проч. Душно. Подробное письмо напишу завтра или послезавтра.
Александр не унывает.
Кланяюсь всем.
А. Чехов.
Давыдову В. Н., 1 декабря 1887
342. В. Н. ДАВЫДОВУ*
1 декабря 1887 г. Петербург.
1-го декабря. Петербург.
Уважаемый Владимир Николаевич!
Когда я пишу Вам это письмо, моя пьеса ходит по рукам и читается. Сверх ожидания (ехал я в Питер напуганный и ожидал мало хорошего), она в общем производит здесь очень недурное впечатление. Суворин, принявший самое живое, нервное участие в моем детище, по целым часам держит меня у себя и трактует об «Иванове». Прочие тоже. Разговоров немного меньше, чем в Москве, но все-таки достаточно для того, чтобы мой «Иванов» надоел мне. Вкратце сообщаю Вам мнение моих судей, которое сводится к следующим пунктам:
1) Пьеса написана небрежно. С внешней стороны она подлежит геенне огненной и синедриону. Язык безукоризнен.
2) Против названия возражений нет*.
3) Вопрос о присутствии в пьесе безнравственного и нагло-циничного элемента возбуждает смех и недоумение.
4) Характеры достаточно рельефны, люди живые, а изображаемая в пьесе жизнь не сочинена. Придирок и недоумений по этому поводу пока еще не слышал, хотя выдерживаю ежедневно подробнейший экзамен.
5) Иванов очерчен достаточно. Ничего не нужно ни убавлять, ни добавлять. Суворин, впрочем, остался при особом мнении: «Я Иванова хорошо понимаю, потому что, кажется, я сам Иванов, но масса, которую каждый автор должен иметь в виду, не поймет его; не мешало бы дать ему монолог».
6) Буренину не нравится, что в первом действии нет завязки — это не по правилам.
7) Самым лучшим и самым необходимым в интересах характеристики Иванова большинством признано то место в IV действии, где Иванов прибегает перед венцом к Саше. Суворин в восторге от этого места.
8) Чувствуется в пьесе некоторая теснота вследствие изобилия действующих лиц; лица изобилуют в ущерб Сарре и Саше, которым отведено недостаточно места и которые поэтому местами бледноваты.
9) Конец пьесы не грешит против правды, но тем не менее составляет «сценическую ложь». Он может удовлетворить зрителя только при одном условии: при исключительно хорошей игре. Мне говорят:
— Если вы поручитесь, что Иванова везде будут играть такие актеры, как Давыдов, то оставляйте этот конец, в противном же случае мы первые ошикаем вас.
Есть еще много пунктов, но трудно их всех уложить в одно письмо. Подробности сообщу при свидании.
Судя по длинной защитительной речи*, помещенной в понедельницком Nомере «Новостей дня», разговоры о моем «Иванове» еще не улеглись в Москве. В Питере о нем тоже говорят, и, таким образом, я рискую сделаться маньяком.
Что касается исполнения моей пьесы в театре Корша, то в питерских редакциях отзываются о нем покойно и тепло: были получены до моего приезда длинные хвалебные отзывы (параллельно были присылаемы моими доброжелателями «корреспонденции», содержащие в себе чёрт знает что…)
Резюме: из искры получился пожар. Из пустяка почему-то выросло странное, малопонятное светопреставление.
Что касается меня, то я поуспокоился на питерских хлебах и чувствую себя совершенно довольным. Вы изображали моего Иванова — в этом заключалось всё мое честолюбие. Спасибо и Вам, и всем артистам. Будьте здоровы и счастливы.
Искренно преданный А. Чехов.
Поклон А. С. Янову. Ваши поклоны я передал всем. Григорович в Ницце. Завтра буду писать ему* об «Иванове» и о Вас.
343. ЧЕХОВЫМ*
3 декабря 1887 г. Петербург.
3 декабрь.
Милостивые государи и милост<ивые> государыни!
Пишу сие в ред<акции> «Осколков» в ожидании Голике, к к<ото>рому иду обедать. Живу у Александра. Грязь, вонь, плач, лганье; одной недели довольно пожить у него, чтобы очуметь и стать грязным, как кухонная тряпка.
Зато Питер великолепен. Я чувствую себя на седьмом небе. Улицы, извозчики, провизия — всё это отлично, а умных и порядочных людей столько, хоть выбирай. Каждый день знакомлюсь. Вчера, например, с 10½ часов утра до трех я сидел у Михайловского (критиковавшего меня в «Северном вестнике»)* в компании Глеба Успенского и Короленко: ели, пили и дружески болтали*. Ежедневно видаюсь с Сувориным, Бурениным и проч. Все наперерыв приглашают меня и курят мне фимиам. От пьесы моей все положительно в восторге, хотя и бранят меня за небрежность. Мой единственный оттиск ходит теперь по рукам, и я никак не могу поймать его, чтобы отдать в цензуру.
Суворин злится за то, что я свою пьесу отдал Коршу; по его мнению, ни труппа Корша, ни московская публика (?) не могут понять «Иванова». Московские рецензии возбуждают здесь смех. Все ждут, когда я поставлю пьесу в Питере, и уверены в успехе, а мне после Москвы так опротивела моя пьеса, что я никак не заставлю себя думать о ней: лень и противно. Как только вспомню, как коршевские г<…> пакостили «Иванова», как они его коверкали и ломали, так тошно делается и начинаешь жалеть публику, к<ото>рая уходила из театра не солоно хлебавши. Жаль и себя и Давыдова.
Суворин возбужден моей пьесой. Замечательно: после коршевской игры ни один человек из публики не понял Иванова, бранили меня и жалели, здесь же все в один голос уверяют, что мой Иванов обрисован достаточно, что нет надобности ни прибавлять, ни убавлять его.
