кажется – вот, сейчас, наверно, получится. Но тут у него изнутри взрывается рот, извергая гигантское облако красной пыли, и мы подыхаем со смеху, держимся за живот, катаемся по полу и указываем пальцами на кирпичную пыль, которая заполняет весь подвал, а Ллойд кашляет, задыхается и жестами просит воды, но мы хватаем все стаканы и бутылки, бросаемся врассыпную, а он, согнувшись пополам, корчится и брызжет слюной. У меня в руке бутылка воды; он хрипит:
– Дай сюда!
Я поднимаю бутылку над головой.
– Дай сюда!
Ллойд бросается на меня, хватает поперек живота и швыряет спиной на бильярдный стол, да так, что я позвоночником пересчитываю шары и веселья у меня убавляется, да к тому же я и сам закашлялся, но ржу не могу, хотя этот порошок залепляет лицо и разъедает глаза, но все равно ухитряюсь держать бутылку горлышком вверх, чтобы Ллойд не дотянулся, и он, с красной мордой, изрыгая, как мультяшный бык, красный дым из обеих ноздрей, быстрыми, короткими ударами бьет меня под ребра, а я пытаюсь закрыться от его кулаков.
– Ох! Ладно, держи! – И я протягиваю ему бутылку, как бы даю прополоснуть горло.
Но миг примирения упущен. Я разжимаю пальцы, роняю бутылку и свободной рукой толкаю Ллойда в лицо, но он продолжает мутузить меня кулаками, и при взгляде на него мне становится страшно: лицо у него – как у моего отца в приступе ярости, и тут мне под руку подворачивается бильярдный шар, тяжелый, гладкий и такой подходящий; каким-то чудом извернувшись на бильярдном столе, я упираюсь коленом Ллойду в грудь, напрягаюсь и отшвыриваю его к стене, а сам мгновенно сажусь, замахиваюсь, изогнув запястье, – и посылаю бильярдный шар ему в голову.
Так мы угорали не только в тот вечер. Казалось, остановить нас способен лишь тот миг, когда мы переступим черту.
В тот раз шар с силой ударился в лист гипрока, на мгновение завис в свежем дупле и спокойно выкатился на пол. По воздуху, как дым из револьвера, плыла молотая корица. Я с ухмылкой повернулся к трем своим лучшим друзьям; те молча сидели на корточках и закрывали головы руками, пока Ллойда не прорвало.
– …гнида, Льюис, шизоид…
– Я в тебя не целился!
– Нет, целился! Ты меня чуть не прикончил!
– Ого! – Фокс вытянулся у стены, проверяя пальцем глубину дупла. – Смотрите! Ну ты и зафигачил, Льюис!
– Спокуха, – вмешался Харпер. – Это всего лишь гипрок. Сам-то цел? – Он с искренним сочувствием положил руку мне на плечо, и вся моя душа потянулась к Принцу; я даже подумал, не сказать ли ему так – открытым текстом.
– Цел, цел. Накатило малость, вот и все.
– Твое счастье, что накатило, – бросил Ллойд. – Метатель из тебя – как из говна пуля.
– Ллойд…
– Если б не дрогнул, мазила, сука, я б тут мертвый лежал.
– Ллойд!
– Ремонт стенки, естественно, с меня, – сказал я.
– Забей.
– У тебя бабла не хватит, баран тупой.
– Ллойд, уймись.
– Ты дебил, Льюис!
– Пойду-ка я домой, – сказал Фокс.
– Ага, мне тоже пора, – подхватил я, как будто это происшествие не имело ко мне никакого отношения, но, спрыгнув со стола, почувствовал, что должен присесть, а еще лучше прилечь на диван и запрокинуть голову.
С дивана мне стало видно, что берлога как-то дергается и опасно кренится вбок, а стены размякли и гнутся. Зажмурившись, я перенесся в центрифугу для подготовки астронавтов, а открыв глаза, стал прощаться с Фоксом, но время тоже приобрело некие абстрактные свойства, потому что Фокс как сквозь землю провалился, и я опять сомкнул веки. До моего слуха доносились голоса, но в ушах так оглушительно стучала кровь, что слов было не разобрать, а когда я, повторно открыв глаза, попытался встать с дивана, подушки превратились в зыбучие пески и утянули меня за собой – кабы не Харпер, сгинул бы там навеки.
– Господи, Льюис, как же тебя развезло.
– Я домой.
– Давно пора.
Я поднял руку:
– Бывай, друг.
Но Ллойд на меня даже не посмотрел.
– Бывай, бывай.
В доме было тихо; Харпер тускло освещенным коридором вел меня к выходу.
– Эй… Эй! Пока мы вдвоем, хочу тебе рассказать…
– Тише ты!
– …хочу тебе рассказать, я тут с девушкой познакомился…
– Что-что? Слушай, давай не сейчас, а?
– Ладно. Я тебе звякну. Спокойной ночи, мистер и миссис Хар!.. – заорал я в темноту, но сшиб стремянку и немного протащил за собой – не мог высвободить ногу.
– Ш-ш-ш! Они спят! – прошипел Харпер.
– Хочу попрощаться с твоей мамулей…
– Ш-ш-ш!
И тут опять случилась телепортация: чудесным образом я переместился к дверям, и Харпер вновь положил руку мне на плечо, чтобы удержать на ногах.
– Сам доберешься, Чарли?
– Что? Что?! Ага.
– Ты точно доедешь?
Я заверил его, что ничего со мной не случится, – ну накатил малость, что такого?
– Малость… что?
– Малость накатил.
– Но ты сказал «накатило». «Малость накатило».
– Чего? Да нет, накатил самую малость.
– Ну ладно. Ладно. Рюкзак держи.
– Люблю тебя, друг. – Одиозное слово я нарочно скомкал, чтобы Харпер его услышал и в то же время не услышал, а после этого вдруг остался один.
Мой велик лежал на подъездной дорожке, но кто-то поднял седло, и мне было никак не закинуть ногу, я выругался и упал, еще раз выругался, а потом придумал расставить ноги на ширину плеч и поднять велик прямо под собой, встать на педали – и вперед. Мой дом был в десяти минутах езды; я мечтал завалиться спать, мечтал найти противоядие от той отравы, которая засела в венах, или сходить на переливание крови либо на сушку организма, чтобы потом закачать в него что-нибудь полезное, чистое. А если прямо сейчас поехать домой, если исхитриться вставить ключ в замочную скважину, то заснуть все равно не получится, потому что меня снова закружит та центрифуга, а если отец не спит или дремлет вполглаза на диване, вдруг мне придется с ним разговаривать? От этой мысли меня пробрал ужас, и я поклялся больше никогда, ни за что на свете так не поступать, прямо с утра начать с чистого листа, воспитывать в себе чистоту, правдивость, доброту и прочие незнакомые качества, чтобы с каждым днем становиться все лучше, лучше и лучше; по словам Алины, я найду способ «обитать в этом мире, присутствуя и существуя».
Но в данный момент, похоже, я был ни на что не способен, потому как дорога впереди приседала и раскачивалась, словно веревочный мостик. Ехать с закрытыми глазами было чуть проще, но
