любого, кто умеет читать.
Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц.
Дитя, ковчег налетел на скалы.
Забиваешь себе голову ненужными глупостями.
Как-то переписчики разбирают очередной мешок разбухших плесневелых манускриптов и качают головой.
— Мы ищем, — объясняет низенький, жуя греческие слова, — совсем другое.
На столе между тетрадками пергамента и перочинными ножами стоят тарелки с изюмом и недоеденной рыбой.
— Нашего господина особо интересуют собрания чудес.
— Мы думаем, что древние путешествовали в далекие края…
— Во все четыре конца мира…
— В земли, ведомые им, но пока неведомые нам…
Анна стоит спиной к огню и вспоминает, как Лициний написал в дорожной пыли слово Ωκεανός. Здесь ведомое. Здесь неведомое. Уголком глаза она видит, что Гимерий таскает со стола изюм.
— Наш господин, — говорит высокий переписчик, — надеется, что где-нибудь, возможно в этом старом городе, под развалинами, лежит описание, в котором заключен весь мир.
Средний кивает, глаза у него горят.
— И тайны за его пределами.
Гимерий поднимает взгляд. Рот у него набит изюмом.
— И если мы его найдем?
— Наш господин будет чрезвычайно доволен.
Анна моргает. Книга, в которой заключен весь мир и тайны за его пределами? Это ж какой должен быть огромный том! Она его не поднимет.
Глава седьмая
Мельник и обрыв
Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Η
…разбойники подтолкнули меня к самому краю обрыва и стали говорить, какой я никчемный осел. Один хотел столкнуть меня в пропасть, чтобы я расшибся и пошел на корм стервятникам, второй предложил проткнуть меня мечом, а третий, самый злой, сказал: «А почему бы не сделать и то и другое?» Проткнуть меня мечом, а потом столкнуть в пропасть! Глянув с обрыва вниз, я от страха обмочился себе на копыта.
В какую же переделку я угодил! Мое место не здесь, в скалах, среди камней и колючек. Мое место в синеве за облаками. Я должен лететь сейчас в город, где нет ни палящего зноя, ни ледяного ветра, где зефир ласкает каждый цветок, холмы круглый год одеты зеленью и никто не имеет ни в чем нужды. Ну я и болван! Разве мне плохо жилось? Зачем меня потянуло искать чего-то другого?
В этот самый миг из-за поворота дороги, ведущей на север, показались пузатый мельник и его пузатый сын.
Мельник спросил:
— Что вы хотите сделать с этим полудохлым ослом?
Разбойники ответили:
— Он трусливый, малосильный и вечно жалуется, поэтому мы столкнем его с обрыва, только прежде решим, протыкать ли его мечом.
Мельник сказал:
— У меня ноги устали, сын мой еле дышит. Я дам вам за этого осла два медяка, и посмотрим, протянет ли он еще несколько стадиев.
Разбойники были рады избавиться от меня за два медяка, а я возликовал, что избежал смерти. Мельник уселся на меня, и его сын тоже, а я, несмотря на боль в спине, уже воображал хорошенький дом у мельницы, и хорошенькую мельничиху, и полный сад роз…
Зено
Почисти это, отдрай то, принеси се, улыбайся, когда тебя называют салабоном, спи как убитый. Впервые на своей памяти Зено не самый темнокожий в компании. Где-то по пути через Тихий океан к нему приклеилась кличка Зет. Зено нравится, что он Зет — тощий айдахский паренек, шныряющий в гулкой темноте нижних палуб, где повсюду, куда ни глянь, молодые, коротко стриженные мужчины, их талии перехвачены ремнями, на руках вьются жилы, мужчины с торсами как перевернутый треугольник, с подбородками как скотоотбойник локомотива. С каждой милей расстояние между ним и Лейкпортом увеличивается, а ощущение возможностей растет.
В Пхеньяне реки скованы льдом. Интендант выдает ему стеганую полевую куртку, шерстяную шапку и пару х/б носков с утепленным следом; вместо них Зено носит две пары «Юта вуллен миллз». Начальник транспорта назначает его и Блюитта, веснушчатого паренька из Нью-Джерси, шоферами-сменщиками на грузовик «Додж М37» — возить припасы с авиабазы в городе на аванпосты. Дороги по большей части грунтовые, однорядные, засыпанные снегом, их и дорогами-то назвать трудно. В начале марта 1951 года, на двенадцатый день в Корее, Зено с Блюиттом едут вслед за джипом по серпантину, везут армейские пайки и свежие продукты, Блюитт за рулем, оба распевают:
Я вечно выдуваю пузыри,
Чудесные мыльные пузыри,
Они летят высоко,
Почти до облаков… [16] —
и тут джип впереди разваливается пополам. Обломки кувыркаются с дороги слева от них, справа блестят дула, а впереди материализуется человек, размахивающий чем-то похожим на гранату из старых фильмов. Блюитт выворачивает баранку. Вспышка, затем громкий звук, как будто под водой бьют в стальной барабан. У Зено такое чувство, будто внутреннее ухо выдирают у него из головы.
«Додж» дважды переворачивается и останавливается на боку посередь заснеженного склона. Зено лежит на лобовом стекле, что-то горячее течет из его руки, в обоих ушах стоит пронзительный звон.
Блюитта на водительском месте нет. Через разбитое боковое стекло Зено видит, как по склону к ним бегут солдаты в зеленой китайской форме. Мешки яичного порошка, выброшенные из кузова, порвались, в воздухе висят яичные облака, и солдаты выбегают из них, припорошенные желтым.
Зено думает: я знал. Мои недостатки нагнали меня на другой стороне земного шара. Все одно к одному: Афина тащит меня по льду, «Воины Атлантиды» чернеют в огне. Как-то мистер Маккормак, начальник автомастерской в «Энсли», сказал Зено, что у того расстегнута ширинка. Зено, покраснев, принялся ее застегивать, а мистер Маккормак сказал, не надо, мне так больше нравится.
Гомик, говорили про мистера Маккормака старшие. Педик. Голубой.
Зено приказывает себе найти винтовку, вылезти из кабины, отстреливаться, поступить так, как поступил бы его отец, однако ноги не слушаются, а в следующий миг пожилой солдат-китаец с мелкими желтыми зубами выволакивает его через пассажирскую дверцу на снег. Мгновение спустя вокруг него уже человек двадцать. Их губы шевелятся, но он не слышит ни слова. У одних русские автоматы, у других винтовки, которым с виду лет сорок, у некоторых вместо обуви ноги обмотаны джутовыми мешками. Бо́льшая часть вскрывает армейские пайки, вытащенные из кузова «доджа». Один держит консервную банку с надписью «Ананасный пирог», а другой пытается открыть ее штыком, третий набивает рот крекерами, четвертый откусывает от капустного кочана, словно от огромного яблока.
Где остальной конвой, где Блюитт, где их прикрытие? Удивительное дело:
