нем кто-то. «Псих», — добавляет другой. Все знают, что бежать из Лагеря номер пять бесполезно. Военнопленные небриты, истощены от голода, ростом намного выше корейцев — их сразу заметят. Даже если проскользнуть под носом у охранников, нужно пройти сотни миль по горам, миновать десяток блокпостов, перебираться через ущелья и реки, а любого корейца, который пожалеет беглого, наверняка расстреляют.
И все же гимназический учитель Рекс Браунинг попытался. Его нашли в нескольких милях от лагеря на сосне, в пятнадцати футах от земли. Китайцы срубили сосну, привязали Рекса Браунинга веревкой к джипу и так притащили в лагерь.
Несколькими неделями позже Зено собирает хворост на склоне холма, в нескольких сотнях ярдов от ближайшего охранника, и видит Рекса Браунинга на дороге внизу. Тот хоть и тощий как скелет, но не хромает. Время от времени Рекс останавливается, срывает какие-то листья и сует в карман гимнастерки.
Зено взваливает вязанку на плечо и спешит через кусты.
— Эй!
Тридцать футов, двадцать, десять.
— Эй!
Рекс не останавливается. Зено, запыхавшись, выбегает на дорогу и, надеясь, что охранник не услышит, кричит:
— Так изобильно богами был дом одарен Алкиноев!
Тут Рекс оборачивается и чуть не падает. Он стоит, моргая большими глазами за разбитыми стеклами очков.
— Или как-то примерно так, — добавляет Зено, краснея.
Рекс смеется. Смех у него веселый, заразительный. Шея отмыта, брюки зашиты аккуратными стежками. Ему лет тридцать. Соломенные волосы, светлые брови, тонкие руки — Зено понимает, что в других обстоятельствах, в другом мире Рекс Браунинг был бы очень красив.
Рекс говорит:
— Зенодот.
— Что?
— Первый библиотекарь Александрийской библиотеки. Его звали Зенодот. Назначен на должность Птолемеями.
Такой характерный британский акцент. Деревья качаются под ветром. Вязанка давит Зено на плечо, и он кладет ее на землю.
— Это просто имя.
Рекс смотрит в небо, как будто ждет указаний. Кожа на горле натянута так, что Зено почти видит, как бежит по артериям кровь. Рекс кажется слишком нематериальным для этого места, как будто ветер в любое мгновение может унести его прочь.
Затем, резко повернувшись, он возобновляет прогулку. Урок окончен. Зено подхватывает хворост и идет следом.
— Две библиотекарши у нас в поселке прочли мне ее вслух. «Одиссею», в смысле. Дважды. Один раз после того, как мы туда переехали, другой — после того, как умер мой отец. Бог весть зачем.
Они проходят еще с десяток шагов, Рекс останавливается сорвать несколько листьев. Зено упирается руками в колени и ждет, когда прекратится головокружение.
— Как говорится… — начинает Рекс; высоко над ними ветер рвет огромное перистое облако. — Античность придумали, чтобы учителям и библиотекарям было чем кормиться.
Он косится на Зено и улыбается. Зено тоже улыбается, хотя не понял шутки. Охранник на вершине что-то кричит по-китайски, а они продолжают идти по дороге.
— Это ж было по-гречески? То, что ты нацарапал на крышке?
— Знаешь, в школе я ненавидел греческий. Он казался таким пыльным и мертвым. Учитель велел нам выбрать по четыре страницы из Гомера, заучить и перевести. Я выбрал песнь седьмую. Повторял про себя строчки, слово за словом. Выходя из двери: «Боле других бы я мог рассказать о великих напастях, мной претерпенных с трудом непомерным по воле бессмертных». Вниз по лестнице: «Но несказанным, хотя и прискорбен, я голодом мучусь». На входе в сортир: «Нет ничего нестерпимей грызущего голода». Но удивительно, что может обнаружиться в черепушке… — он стучит себя по виску — после двух недель одиночества в темноте.
Еще несколько минут они идут молча, Рекс с каждым мгновением замедляет шаг, и вот они уже на краю Лагеря номер пять.
Дым, урчание генератора, китайский флаг. Вонь сортиров. Вокруг шепчутся кривобокие сосны. Зено видит, как тьма охватывает Рекса, затем медленно отпускает.
— Я знаю, зачем библиотекарши читали тебе старые небылицы, — говорит Рекс. — Потому что, если рассказывать историю правильно, пока она звучит, ты вырываешься из ловушки.
Сеймур
Первые месяцы после появления на Аркади-лейн щита с надписью «Эдем-недвижимость» ничего не происходит. Скопа оставляет свое гнездо на самом высоком дереве в лесу и летит в Мексику, ветер гонит со стороны гор первые снежные тучи, бульдозер сгребает сугробы к краю дороги, люди приезжают кататься на лыжах, а Банни убирает их номера в «Аспен лиф лодж».
Каждый день после школы одиннадцатилетний Сеймур идет мимо щита
СКОРО!
ТАУНХАУСЫ И КОТТЕДЖИ
ПО ИНДИВИДУАЛЬНЫМ ПРОЕКТАМ
ДОСТУПНЫ ПРЕМИУМ-УЧАСТКИ
и бросает ранец на двухместный диванчик в гостиной, затем пробирается через снег к большой мертвой сосне, и через каждые несколько дней Верный Друг на месте, слушает писк землероек, и шебуршание мышей, и удары сердца у Сеймура в груди.
Но в первое теплое апрельское утро к их дому подъезжают два самосвала и грузовик с асфальтовым катком в кузове. Визжат тормоза, самосвалы бибикают, люди говорят по рациям, и в пятницу к тому времени, как Сеймур возвращается из школы, Аркади-лейн заасфальтирована.
Он под весенним дождем наклоняется над новеньким дорожным покрытием. Пахнет мазутом. Двумя пальцами он поднимает червяка — разбухший розовый шнурок. Червяк не думал, что выползет из затопленной норы на асфальт, да? Не ждал, что окажется на странной твердой поверхности, в которую невозможно зарыться?
Два облака расходятся, улицу заливает солнце, озаряя примерно пятьдесят тысяч дождевых червяков. Они покрывают весь асфальт. Тысячи тысяч червяков. Сеймур кладет первого под ежевичным кустом, спасает второго, потом третьего. С сосен срываются капли, от асфальта поднимается пар, червяки извиваются.
Сеймур спасает двадцать четвертого, двадцать пятого, двадцать шестого. Облака закрывают солнце. С Кросс-роуд сворачивает грузовик и едет в сторону Сеймура, давя… скольких? Быстрее, быстрее. Сорок третий червяк, сорок четвертый, сорок пятый. Сеймур ждет, что грузовик остановится, взрослый вылезет, подзовет мальчика, что-нибудь скажет. Грузовик едет без остановки.
Геодезисты паркуют белые пикапы в конце дороги и проходят через лес за домом. Они ставят треноги, завязывают на стволах куски сигнальной ленты. К концу апреля в лесу уже жужжат бензопилы.
Всякий раз, как Сеймур возвращается из школы, страх звенит у него в ушах. Он воображает, что смотрит с высоты: вот дом, вот уменьшающийся лес, поляна в центре. Вот Верный Друг, сидит на своей ветке: овал с двумя глазами, окруженный 27 027 точками.
Банни за кухонным столом, перед ней кипа счетов.
— Ой, Опоссум, это не наша собственность. Они могут делать там что хотят.
— Почему?
— Потому что такие правила.
Он прижимается лбом к сдвижной двери. Банни вырывает чек, облизывает конверт.
— Знаешь что? Может,
