улеглась, она стала рассматривать комнату. Кроватью Слэшу служил лежащий на полу матрас, никакой мебели не было, только стопки книг вдоль пустых стен. Она почувствовала руку на своем плече и, повернувшись, обнаружила, что Слэш смотрит на нее с беспокойством: он, видимо, услышал, как она вздохнула.
У тебя все норм?
Горло саднило, будто она наглоталась песка. Она несколько раз попыталась откашляться, но в итоге просто улыбнулась и кивнула.
Залезай сюда, – сказал Слэш, поднимая одеяло и подзывая ее к себе.
Она придвинулась к нему, но он отстранился. Она постаралась не показывать свое разочарование. Понятно было, что он сделал это ради нее; он хотел поговорить и хотел, чтобы она могла видеть его лицо. Он всегда был к ней внимателен, даже когда они просто встречались ради секса, как будто интуитивно знал, что делать, и в разговоре шел ей навстречу. Изменилось бы что‐нибудь, думала она, если бы больше людей в Джеффе поступали так же?
Ну что, – сказал он, убирая волосы с ее лица, – тебе было хорошо вчера?
Да, – сказала она.
Он провел рукой по ее шее и затылку, поднимаясь к тому месту, где под кожей находился магнит. Она позволила ему погладить пальцем шрам, который всегда его интересовал.
А это что? – спросила она, дотрагиваясь до проплешины на его брови, до блестящего рубца на переносице.
А, ерунда.
Что случилось?
Получил бутылкой в лицо. На акции протеста.
Чарли поморщилась.
Да ничего особенного, – сказал он. – Просто на лице кожа тонкая, остаются шрамы. Когда мне от копов прилетело, было намного хуже.
Копы тебя избили? За что?
Издержки профессии.
Из-за группы? – спросила Чарли.
И не только.
А что еще?
Да так, – небрежно сказал он. – Революция.
Слэш вздернул брови, как будто поддразнивал ее, но она видела, что он серьезен. Он стал другим, и дело было не только в шраме, новой одежде и татуировках. В Джеффе он был эдаким раздолбаем, обычным любителем травки, который разыгрывал дежурных в читальном зале и громко хохотал. Теперь его имидж стал куда более вызывающим, но сам он держался спокойнее, и в этом спокойствии было что‐то слегка пугавшее Чарли.
Что случилось с тобой летом? – спросила она.
Просто начал кое‐что замечать, вот и все, – сказал он.
За все время, что они были вместе, Слэш, насколько она помнила, никогда не заводил разговоров о политике. Никто из тех, кого она знала в Джеффе, об этом особенно не говорил – во всяком случае, до активных действий не доходило, если не считать футболок со слоганами или наклеек на тетрадях. Чарли, со своей стороны, была слишком занята собственным выживанием, чтобы думать о политических вопросах. Но теперь слово “революция” что‐то в ней задело. Она вспомнила баннер с названием группы, который видела прошлым вечером; это слово, кажется, должно было что‐то означать, но из тех обрывков школьных знаний, которые остались у нее в голове, ничего не складывалось.
Скажешь название своей группы?
Сначала он явно растерялся, но когда она положила ладонь на его шею, поперек кадыка, он понял.
Ро-бес-пьер, – сказал он.
Она повторила звуки.
Да, так. Только помягче, по‐французски.
Почему именно они? – решилась спросить она.
Кто?
Ро-бес-пьеры, – сказала она.
Чарли видела, что он чуть было не засмеялся, но потом понял, что она говорит серьезно.
Нет, Робеспьер. Это человек такой, главный деятель Французской революции. Брал штурмом тюрьмы, перебил кучу богатых мудаков. В общем, наcтроен был радикально.
У нее в голове всплыло смутное воспоминание о прошлогоднем уроке истории, презентация о каких‐то беспорядках, и…
Подожди, – сказала она. – Это тот, который с…
Что это было за слово? Она попыталась представить его на слайде, но даже если бы смогла, все равно не знала, как произнести его вслух.
Короче, такая штука для отрубания голов.
А, так ты его знаешь!
Но он убил кучу народу!
Иногда перемены невозможны без насилия, – спокойно сказал Слэш. – Ты так не думаешь?
Не знаю, – сказала она. – А как же, например, Мартин Лютер Кинг?
Слэш закатил глаза.
Лютер Кинг вообще‐то идей хиппи не проповедовал, – сказал он. – Это белые его _______ и сделали из него какую‐то овечку.
Белые его что? – спросила Чарли.
Пришили. П-р-и-ш-и-л-и. Ну, убили.
Я не понимаю.
Чарли теряла нить разговора. Она не знала, при чем тут овечка, и вдобавок ее озадачило то, как Слэш говорил о белых, учитывая, что сам он был даже белее ее матери, почти прозрачный, так что под кожей у него проступали яркие зеленоватые вены. Она пожала плечами.
Смотри, – сказал он. – Предположим, что у тебя рак. Огромная опухоль! Ее же надо как‐то убрать. Что ты будешь делать?
Операцию? – сказала она.
Вот именно. Вырежешь все плохое. Наверняка в твоей жизни есть что‐то, без чего тебе было бы лучше?
Пожалуй, даже много чего, подумала Чарли – имплант, уроки математики, может быть, даже мама, – хотя она сомневалась, что готова вырезать эти вещи из своей жизни навсегда, как предлагал Слэш.
Наверное, – сказала она.
Ну вот для этого и нужна гильотина.
Гильотина. Она протянула руку, чтобы снова коснуться его шеи, заставила его повторить, пытаясь примирить Робеспьера в понимании Слэша с той намного более одиозной личностью, образ которой выводил на экран проектор на уроках мистера Брюэра.
Знаешь, Робеспьер был еще и _______, боролся с церковной коррупцией…
Был кем?
А-бо-ли-ци-о-нис-том. Это значит противником рабства. Хотя, думаю, в Джеффе ты бы этого не узнала, даже если бы могла слышать.
Чарли провела пальцем по контуру его татуировки и почувствовала внезапный прилив нежности к нему, сладкое жжение в глубине горла. Хотя она все еще не до конца понимала, что вызвало такое преображение, оно было, несомненно, интригующим. Она свесилась с края кровати, порылась в карманах джинсов в поисках телефона и дала ему. Он посмотрел на нее удивленно.
Ты сказал, что у тебя новый номер телефона?
Он посмотрел на ее протянутую руку, внезапно смутившись.
Извини, Че. Я не могу.
Ясно, – сказала она.
Это не из‐за тебя.
Она соскользнула с кровати и подобрала с пола одежду, но у нее закружилась голова, и ей пришлось снова сесть, чтобы вывернуть джинсы лицевой стороной наружу. У Слэша был такой вид, словно он хотел сказать что‐то еще, но Чарли отвернулась; она унаследовала отцовский цвет кожи, но все равно заметно краснела, когда расстраивалась, и особенно – когда чувствовала себя неловко. Как она всегда умудряется попадать в идиотское положение? Если бы он хотел встречаться с ней и дальше, он бы сказал сам. Она подумала, уж не права
