— Неужто ж мы этого только и стоим, — ворчал дядя Юфим, — чтобы вместе со скотом… Ишь, дух какой тяжелый… Да и сыро… Ну-ну!..
Подоив коров, толстая баба позвала нас в кухню ужинать, для чего устроила нам мурцовку с кислым жиденьким квасом, с зеленым луком и снетками и, поставив на стол чашку, сказала:
— Не взыщите… боле ничего нет.
Мы поели мурцовки и, прозябнув (квас был холодный), пошли спать.
— Коли так станет кормить, — сказал Малинкин, — то ну его к лешему и с работой!
Утром, еще солнце не вставало, хозяин разбудил нас. — Вставайте… пора… Скоро, чай, мужики придут.
Мы встали и пошли к колодцу, умылись. Немного погодя пришли и мужики.
— Здорово, ребятушки, здорово, милые! — весело приветствовал их трактирщик, радостный и довольный их приходом, ровно как и ведренным утром, — спасибо пришли… Погода-то больно хороша… Неохота упустить вёдро…
Утро, действительно, было прекрасное. Солнце еще не взошло, но уже весь восток горел, как в огне. Кое-где разбросанные золотые облачка расстилались по небу и уходили куда-то, словно таяли. В чутко дремлющем утреннем воздухе начинали раздаваться живые звуки: вот где-то вдали послышалось тонкое ржанье жеребенка… вот заблеяли овцы… пастух заиграл на жалейке песню, ясно выговаривая:
Ка-а-ак на зорьке было, на заре,
Да на заре было на утренней…
Та-а-ам девушка коровушку доила.
Влажный ветер набегал волной… Под горой, вдали, дымилась речка… Роса крупными алмазами блестела на траве, тихо шушукались листья; медовый запах шел от цветущей липы: над этой липой уже кружились и гудели пчелы, а с поля доносились крики перепелов и пение жаворонков.
— Ну, братцы, идемте, — сказал трактирщик, — пора… Сейчас, гляди, и солнышко выглянет.
Он пошел впереди… Мужики и мы, брякая брусками, гуськом потянулись следом. Итти до лужка, как оказалось, было с версту. Трактирщик повел нас, чтобы сократить путь, не по дороге, а межой, через овес…
Зеленой чертой ложились наши следы по росистой траве. На меже росли полынь, кашка, мята, издававшая сильный запах. В овсе по сторонам кричали перепела; жаворонки то и дело взвивались кверху и быстро падали опять, точно камушки. Заяц-русак, весь мокрый от росы, выскочил из овса на межу, увидал нас и присел; послушал, шевеля ушами, и пустился бежать по меже, вскидывая задом.
— Держи! — крикнул идущий впереди трактирщик.
— Держи! — звонко раздался его голос в соседнем лесу. Придя на место, трактирщик остановился, достал из кармана пиджака платок, утер лицо и сказал:
— Ну, вот, Прохор, начинайте… Вон до энтого места, до барской канавы… Ты передом-то пойдешь?
— Да все одно, чай…
— Нет уж, сделай милость, иди ты… Уж я тебя знаю… им противу тебя не выстоять…
— Конфузишь, Илья Михайлыч, — отозвались мужики. — Нешто мы косить не умеем, аль не кашивали?
— Ну, ладно… передом, так передом, — сказал мужик, которого трактирщик назвал Прохором, и стал точить косу.
Мы все последовали его примеру. Звучное лязганье далеко понеслось по чуткому утреннему воздуху.
— А и прокосы длинны будут! — сказал Прохор, отточив косу и сунув брусок в брусочницу. — Так до канавы, говоришь?..
— До канавы… до самой канавы.
— Ладно… Ну, ребята, не отставать… Прокоса по три до завтрака отмахнем… Господи, благослови!
Он поплевал на ладони, отставил немного вперед левую ногу, взмахнул косой и пошел. Худой мужик, тощий и длинный, подождал немного, дал ему отойти и тоже пошел.
Пройдя шагов двадцать, идущий впереди мужик остановился, нагнулся, поднял горсть травы, обтер косу, поточил ее и, подождав, когда мы сделаем то же, опять пошел. Казалось, он не косил, а играл. Коса у него не резала, а, как говорят мужики, «мылила». Тщедушный, длинный мужик, идущий за ним, торопливо махал со всего плеча, «тяпал», стараясь не отставать.
Дойдя до канавы, мужик повернулся, поточил и начал делать свальник. Густой, высокий вал ложился позади его.
— Ну и трава! — громко сказал он подошедшему хозяину.
— А что… хороша? — радостно спросил тот.
— Малина!.. Не сено будет, а свинина! В каждом возу пуд меду. Вишь, не прорежешь… кашка… пырей… Зародит же господь!
— Ха-ха-ха! — радостно засмеялся трактирщик. — И то хороша!
— А, чай, дарма досталось… за много ль взял?
Трактирщик не ответил на вопрос и сказал:
— Ну, ладно… косите, а я пойду… Закусить там принесу… водочки… Косите!
— Ступай! — откликнулись мужики. — Ступай, не сумлевайся… не подгадим…
Трактирщик ушел… Мы докончили по прокосу и, видя, что трактирщик скрылся из глаз, сели курить…
— Кури, ребята, отдыхай! — сказал старший мужик, Прохор… — Ну его к лешему… Задаром норовит… Успеем… Выпьем, вот, то ли разговор другой…
— Принесет, небось, бутылку, — сказал другой, — наперстком обносить будет… Дьявол, выжига!.. Коли б не должен, ни в жисть не пошел бы.
— А вы, ребята, что ж у него нанялись, что ли? — спросил Прохор, обращаясь к нам.
— Нанялись, — ответил дядя Юфим.
— Как цена-то?
— Полтина.
Мужик усмехнулся и сказал:
— Глядите в оба… Выжига! Норовит на грош пятаков сцопать.
— Ну?..
— Летось меня так нажог… Заложил я у него шерсть за три с четвертью, пришел выкупать… Насчитал на меня проценту… четыре с гаком содрал… во как! А допреж-то делал до винополии этой самой… Бывалочка (кабак он держал), принесешь курицу, — стоит, скажем, гривенник, «на, говорит, возьми три монеты»… Всем брал, разбойник… Он деньги-то, ишь, в Москве нажил: обобрал кого-то… бают, придушил…
— А то что ж, и верно! — сказал тощий мужик. — От святой жизни, думаешь, разбогатеешь? Как же? Пустишь душу в ад, будешь богат… Он, вон, жену свою родную… Стойте, ребята! — перебил он сам себя. — Идет?..
— Идет и есть… Коси, ребята!..
Мужики вскочили и дружно принялись за работу, делая вид, что не замечают идущего полем под гору трактирщика.
Он подошел, неся в правой руке узелок, а под левой — четвертную, положил все это на землю, утер лицо платком и, немного подождав, вероятно, думая про себя: «ишь, мошенники, навалились… диви, я не знаю!» — крикнул:
— Ребятушки, подходи!
Но «ребятушки» как будто не слыхали его крика: никто не оглянулся.
Трактирщик подождал и опять крикнул:
— Прохор, подходите! Говорю: бросайте!
— Погоди, — ответил Прохор, — прокос пройдем!.. Успеем… время терпит… Стараемся для твоего здоровья!..
Пройдя прокос, он обтер косу, закинул ее за плечо и, не торопясь, пошел к трактирщику.
Остальные мужики сделали то же.
Все мы окружили его, и каждый из нас старался не глядеть на четвертную. Все мы занялись совсем ненужным теперь делом: кто разглядывал косу с таким видом, как будто ее, надоевшую до смерти, видит в первый раз, кто полоскал брусочницу, кто вертел курить…
— Ну, братцы, с начатием… Приступайте!.. Прохор… Аксен… как вас там… подходите!..
Прохор наполнил водкой чашку и, прежде чем выпить, сказал:
— Дай бог тебе управиться за погоду… Да и трава же — не прорежешь! Индо всю поясницу разломило… истинный господь!
Он выпил, утерся рукавом, передал чашку трактирщику, потянулся за куском селедки, осторожно взял его двумя пальцами и спросил:
— Почем селедки-то продаешь?
— Подходи! Подходи! — крикнул трактирщик.
«Обнеся» всех, он вдруг, сделав серьезное лицо, энергично заткнул пробкой четвертную, молча показывая этим, что, дескать, довольно.
— Ну, братцы, — сказал он, — выпили, закусили, начинать пора, а то жарко будет…
— Действительно, пора, — отозвались мужики, не трогаясь, однако, с места, — да и трава — погибель! Зародил же царь небесный!.. Как махнул — так копна! Много ты сена уберешь.
Трактирщик только вздохнул на это, обвел нас всех глазами, взял посудину и сказал:
— Вот что, братцы, поднесу я вам еще по махонькой, а уж вы, того… поналяжьте… Ужо, по окончании, угощенье само собой будет… До пьяна напою!
— Да мы, нешь, из корысти, — загалдели мужики. — Нешь вина не видывали, что ли… Да мы его и пить-то путем не умеем!
Трактирщик, молча, хмурясь, с недовольным лицом и, вероятно, думая про себя: «Знаю я вас… за водку отца родного продадите», стал обносить по другой, но только не по полной.
Эта другая быстро «забрала» мужиков. Они стали поговаривать по-другому. Лица покраснели, глаза стали свинцовые…
— Ну, братцы, давай!.. Начинай! — орали они, не трогаясь с места. — Прохор, заходи!.. Смахнем ноне тебе… Убирай, не зевай! Захар, неча лясь-то точить… дело делать надыть… Заходи… Господи, благослови!..
— Начинайте, братцы! — сердито крикнул трактирщик. — Ужо наговоритесь… будет время.
— Мы со всем усердием… как себе, так и тебе! — орали мужики и, наконец, кое-как успокоившись, стали косить.
