- Мари знала, что вы существуете?
- Нет. Но я о ней знала. Я уже вам говорила, что я все знаю, что я слишком много знаю.
- Что он о ней рассказал? Точно.
Зоя молчала.
- Я хочу знать все. Вы предложили взвалить на меня тяжесть. Я жду.
Зоя продолжала молчать.
- Говорите, - требовал я. Я был в состоянии близком к тому, которое перенес в сквере.
- Он утверждал, что ничего не может ей обо мне сказать потому, что она его падчерица, и что...
Она не договорила.
- Не понимаю... - начал я, но Зоя меня оборвала:
- Оставьте! Оставьте! Я не могу!
Отстранив руку, которую я держал на ее плече, она чуть-чуть отодвинулась, но почти тотчас же снова прижалась.
- Это ужас как я вас люблю, - прошептала она.
- И сколько времени все продолжалось? - спросил я.
- Не знаю, не знаю, это не кончилось, это продолжается и никогда не кончится... Сначала он меня запер в пансионе. Даже во время каникул оттуда не брал. Говорил, что в квартире тесно, что Анжель...
- Анжель? - содрогнулся я.
- Анжель. Он так называл Мари. Я только позже узнала, что она Мари-Анжель-Женевьева... Что квартира тесная и что Анжель слишком нервная. Он все, что хотел, мог мне говорить, и мог ничего не говорить, я ведь была только перепуганной девчонкой. Когда мне минуло тринадцать, он взял меня из пансиона, потому, что там стало ему слишком дорого, и устроил у своих знакомых, в квартире. Они были старые и сдавали комнату. Он приходил каждый день. А я всего с утра до ночи, да и всю ночь, боялась. И его боялась, и его знакомых боялась, и выйти из комнаты боялась, не то, что на улицу... Там все и случилось. Там он и держал меня взаперти, долго...
- И там рассказал про то, как все было с Мари?
- Да. Сначала он про нее говорил часто, потом реже. Он думал, наверно, что я привыкла, и что примера больше не нужно.
- Дальше, - приказал я, рассчитывая, что Мари сама займет место в рассказе. Почти, - губами Зои, - сама расскажет...
- Зачем вам все знать? Я и так слишком много сказала. Как {119} вы вернетесь домой сегодня вечером? Как вы на Мари посмотрите? Я же вам предлагала молчать. Для вас лучше, чтобы я молчала...
Конечно, ведь Зоя не знала, что я домой не вернусь. А я себя спрашивал: надо ли ей объяснить, что все уже, и без последних точек над i, кончено, что я всего-навсего "снимаю фотографию"?
- Продолжайте, продолжайте, - проговорил я. - Я хочу, чтобы вы продолжали.
Она прижалась ко мне и я почувствовал тепло ее тела.
- Мне было почти шестнадцать, когда произошли перемены, - промолвила Зоя, потопив глаза и вспыхнув. - Я начинала понимать, и все больше и больше мучилась. Я хотела уйти, бежать, но куда? К кому? Решиться, взамен ужаса и стыда домашнего, на ужас и на стыд тротуаров? Попасть в еще чьи-нибудь лапы? С детских лет, с самых ранних детских лет я всегда была запуганной, всегда мне всюду мерещились угрозы... А потом он мне сказал, что Анжель больше у него не живет, что она ушла и поступила на работу. И еще он тогда прибавил, что четыре года она была его "мадам Анжель", и что теперь это кончилось. И хихикал. Знаете, как он хихикает: хэ-хэ? Я сказала, что тоже уйду. Но не ушла.
- Почему?
- Потому, что надо было все-таки что-то придумать чтобы уйти, а он, тем временем, продал свою контору и перебрался в соседнюю со мной комнату. Через некоторое время хозяева уехали в деревню. Он нашел мне домашнюю работу, купил все, что нужно чтобы шить и рисовать... Опять я уйти не смела, не знала как начать разговор, боялась, что если убегу, он меня найдет... Боялась. Все время боялась. У него есть что-то вроде влияния, вы знаете. Одни глаза чего стоят! Так длилось несколько лет, до тех пор, как он меня к вам привел. И сейчас же, на другой день, я принесла вам его глаза, его улыбку, помните ?
Помолчав, она добавила:
- И стала ждать.
"Ждать", - подумал я. - "Не надеяться, - надежды у нее быть не могло, - а только ждать".
- Он ведь мне не сказал, что вы на Анжель женитесь, - прошептала Зоя, - и я это поняла когда начались разговоры об Ателье.
И опять она замолкла, на этот раз надолго. Вероятно, она хотела, чтобы я что-нибудь сказал, но я, - испытывая мне самому непонятное удовлетворение, - не проронил ни звука.
- Мне стало нестерпимо, - услыхал я, - и я хотела умереть. Но потом мне все сделалось безразличным. И так было не месяцы, а годы. Ничего не случалось, ничего не менялось, я точно кому-то подчинилась, своей воли у меня не осталось. Не все ли равно как все идет, когда всегда не то случается, чего хочешь?
- А что он вам говорил про Мари?
{120} - Мари? Вам нужна Мари? О Мари он перестал... о Мари он говорил... он о ней думал и рассказал...
- Что рассказал?
- Оставьте меня! Оставьте меня! - воскликнула Зоя. Ее голос задрожал. Я отнес это за счет ревности. Если бы я только знал!..
- Он стал каяться, - продолжала она, - стал ходить в церковь, и вскоре решил на мне жениться. Я и согласиться, и отказать боялась одинаково. И все ждала. Все думала, что вы вмешаетесь и ему запретите. Что возьмете меня тайной любовницей. Я пошла к вам ночью. Но дверь не открыли. А зачем вы меня сегодня вызвали? Вчера говорили, что у вас нет свободной минуты, что все ваше время расписано, а сегодня пригласили завтракать. Зачем? Чтобы все про Мари узнать? Я вам довольно рассказала, хватит. Да, да, Анжель была его любовницей. Он ее взял силой когда она была девочкой, как меня. Она его тоже боялась. Он внушает страх, его боятся, он знает, что его боятся и пользуется этим. Только Мари-Анжель от него ускользнула, не знаю как, но ускользнула, а я не смогла. Он меня взял в жены, и, для прочности, повенчался со мной в церкви. Вы сами посмотреть приехали, думали, что я не замечу.
Вдруг замолкнув, она сняла с плеча мою руку, отодвинулась, выпрямилась, почти улыбнулась.
- Довольно, - сказала она. - Если вам нужны подробности, расспросите сегодня вечером вашу жену. А я больше не хочу про это говорить. Лучше объясните мне про скатерти. Они довольно безобразные.
- Я запомнил эти скатерти, - ответил я, - потому, что именно в этом ресторане обедал с Мари когда сделал ей предложение. Мы вон за тем столиком сидели, направо.
- Что? - спросила Зоя и с необыкновенной ясностью на лице ее отразились и недоумение, и вопрос, и ожидание. - Почему же вы меня сюда привезли?
- Чтобы все было лучше в фокусе, чтобы лучше все запомнить, чтобы придать рельефности...
- Вы не обо мне, стало быть, думали когда телефонировали, а о ней?
- О ней.
Последовало молчание, которое длилось больше минуты. Зоя напряженно думала. Потом она чуть-чуть поправила шляпу и выбившиеся из под нее волосы, отодвинула тарелку, встала и, не глядя на меня, стала шарить в недрах своей сумочки.
- Вот ключ, - сказала она, - возьмите его, я очень вас прошу его взять.
- Какой ключ?
- От моей квартиры. Если этой ночью, или даже вечером, вы бросите Мари и уйдете... то вы сможете сами открыть мою дверь.
{121} Ни звонить ни спускаться ни с чем по лестнице вам не придется... Наверно со мной вам будет лучше, чем с Анжель...
Она длительно на меня посмотрела. Кажется, ей еще что-то хотелось сказать и, кажется, она удержалась. Так как я, однако, протянутого мне ключа из ее рук не брал, то она его положила - почти бросила - на скатерть, после чего повернулась и ушла, по обыкновенно своему не попрощавшись.
Вслед за ней ушла компания, завтракавшая за столиком, за которым мы, когда-то, обедали с Мари. Я продолжал сидеть. Подошедший ко мне метрдотель осведомился, надо ли подавать следующее блюдо, или подождать возвращения дамы?
- Она не вернется, - пробурчал я, - можете принести овощи.
Снова, в который раз в это утро, - меня охватили рассеянность и задумчивость. Я припомнил, как просил Мари дать мне глаза, и как она мне их дала, как из них изошло тронувшее меня мерцание, как я попросил "еще и еще", и как она снова мне их дала, покорно и надолго. А Зоя, уходя, глядела на меня почти враждебно. Словно мстила! Ее самое ждали беззрачковые глаза Аллота, и уж конечно он-то ее не просил о том, чтобы она ему дала свои. Аллотовы глаза! Хорошо еще, что я отменил упаковку с Зоиным рисунком, что всего несколько пакетов успели разослать, что не попали они в сотни и тысячи детских и спален. Точно бы все на себя Зоя взяла, точно ее кто-то наказал за этот рисунок... Глаза, глаза, глаза, души, души, души...
На фабрике, в промежутке между двумя совещаниями, давая распоряжения, говоря по телефону, диктуя письма, подводя итоги я не мог позволять себе ни рассеянности, ни задумчивости. Вернуться на фабрику? Погрузиться в дела, за ними от всего спрятаться, дать им пожирать мое время, и меня самого, еще больше чем раньше? Не признаться Мари, что я все знаю, только думать про это, никогда не говоря ни слова? Возвращение домой было еще возможным. Два телефонных звонка: один домой, один на фабрику; небольшая ложь: и все входило в русло. Но по другую сторону какого-то рубежа я различал свободу одиночества. "Фотография" была снята, у меня было все, что нужно чтобы не дать затянуться бреши, пробитой в моем сознании и заполнить существование чем-то лучшим и большим чем счастье!
