опасения из-за регистрации напрасны. И даже если бы он совершенно забыл об этом, то мог бы даже получить удовольствие, которого бессознательно искал.
Когда на углах улиц его подхватывал ветер, дубленка Вильхельма надувалась парусом. И хотя ноги под ней принадлежали Курту (Неопределившемуся), они всё равно привели его в гостиницу «Дроп инн»: в те пять лет, что Вильхельм был одержим Хелене, дубленка часто висела в здешнем гардеробе. Особенно сильный порыв подтолкнул Курта к вращающейся двери. Протягивая гардеробщице одежду, он увидел перед собой гипсовый бюст царицы Нефертити с подоконника в комнате Вильхельма. Это был подарок от фру Карлсен, владелицы гостиницы. Лизе как-то рассказывала, что любовницы вечно ему дарили всякие вещи, как правило, совершенно бесполезные в доме, где больше всего не хватало кухонной утвари. Из дневниковых записей Вильхельма: «Не может смысл моей жизни заключаться в том, чтобы женщины, ради которых я готов умереть, разводили вокруг меня домашние хлопоты». Датировано 1958 годом — тогда Лизе еще готовила, и ходила за покупками сама, и вела учет расходов. Вильхельм же каждый вечер сверял цифры, помечая красным карандашом все лишние, по его мнению, траты. Отношения с фру Карлсен продлились недолго и были несерьезным. Но та опекала его во время связи с Хелене; они всегда выбирали самый незаметный столик в углу, и со своего места за стойкой она наблюдала — с нежностью и материнским чувством — за их страдальческими лицами, когда они сплетали ноги под столом и сжимали друг другу руки с такой силой, будто кто-то пытался насильно отвести их туда, где каждому из них было место. Фру Карлсен — предшественница Милле. Она понимала, что Вильхельму нужно любой ценой вырваться из брака, и смирилась с тем, что причина не в ней.
Курт сел за стол, за которым оживленно спорили двое мужчин. Сначала он вежливо попросил у них разрешения сесть рядом. На него даже не обратили внимания, но когда Курту принесли виски со льдом, он почувствовал, как кто-то внимательно на него смотрит. Повернувшись вполоборота, он поймал этот взгляд: два больших серых глаза, угольно-черные крашеные ресницы и брови, голубовато-призрачное лицо. Его подсвечивала низкая лампа с красным шелковым абажуром, выдавая намек на двойной подбородок у молодой девушки, обворожительно улыбающейся Курту. Он узнал ее, сам не понимая почему.
Допив виски, Курт подошел к ней и сел напротив. Такая инициативность была ему несвойственна, и он смутно догадывался, что повинуется чужой воле. Накрашенная девушка, продолжая улыбаться, прокричала хозяйке за стойкой:
— Элизе, не принесешь выпить?
Фру Карлсен подала им напитки и подмигнула девушке, словно хозяйка борделя.
— Ты только взгляни на его одежду, — со смехом произнесла она, — неужели она ни о чем тебе не напоминает?
Девушка не ответила, а лишь продолжала улыбаться, как кукла, заведенная ключом на спине.
— Почему на тебе одежда Вильхельма? — вдруг поинтересовалась она, и в этот момент Курт понял: перед ним та самая девушка с фотографии, с выцарапанными глазами.
— Я живу в его комнате, — нашелся он, — сплю в его кровати и ношу его одежду…
— И спишь с его женой? — затаив дыхание, спросила Хелене. Она так сильно покраснела, что румянец пробился сквозь белый слой косметики.
— Да, — соврал Курт, уже не помнивший, когда лгал в последний раз.
— А Вильхельм об этом знает?
— Нет. Я с ним не знаком и никогда с ним не встречался.
— А она для тебя не старовата? Хотя я слышала, что и Вильхельм теперь предпочитает залежавшееся мясо.
— Лизе Мундус — исключительная женщина, очень известная, — он не понимал, почему взялся ее защищать, ведь именно ее популярность погнала его прочь этим вечером; все эти люди в телефонной трубке и под дверью, плакаты в киосках с ее фотографиями — и тем не менее что-то в нем, в самой глубине, отозвалось на ее безысходное одиночество.
— Она извращенка, еще и фригидная. И понятия не имеет, что такое любить.
Слова эти прозвучали громко и резко, и посетители начали оглядываться.
— За что ты ее ненавидишь? — удивленно спросил он, когда почти сам того не заметив, выпил всё, что фру Карлсен поставила перед ним. Он больше не принадлежит ей. И никогда к ней не вернется.
— Потому что люблю его. Когда они разошлись, мы полгода были счастливы. Но она принялась отправлять ему нужные письма и нужные фотографии в нужный момент. Он рыдал над ее «ослепительной прозой» и поставил фотографию их мальчишки на наш ночной столик, а когда я наконец-то забеременела, ребенок был не от него. Сейчас ребенок у моих родителей, а я не желаю ничего другого, кроме как заполучить Вильхельма обратно.
Хелене продолжала пялиться на Курта, который по-прежнему был необычайно красив, если представить его без одежды. Стройный, широкоплечий, кожа шелковая. Хелене чувствовала, что снова ожила и жизнь прекрасна. Фру Карлсен подсела к ним — крупная, заботливая и чуточку интриганка.
— Одежда Вильхельма ему не подходит, — улыбаясь, заявила она.
— Она и Вильхельму совсем не подходила, — ответила Хелене. — Я слышала, что из-за совершенной свободы выбора он ходил на работу в синей рубашке и клетчатых брюках. Это еще во времена министерства иностранных дел.
Курт непроизвольно засунул большие пальцы в проймы жилетки — как учил мальчик, — и обе женщины залились смехом.
— Он чудесен, — сказала фру Карлсен. — Если иметь голову на плечах, от него может быть толк.
Этого говорить не стоило. Поток приводящих в смятение эмоций хлынул в душу Хелене. Смутные планы плавали в ее голове, окутанной туманом виски. Она рассказала Курту, что была парикмахершей и фотомоделью, и пригласила к себе на Вестер Вольдгаде, в комнату, которую продолжала снимать, даже встречаясь с Вильхельмом. Душа Курта тоже плыла в дымке виски. Из головы не шла фотография обнаженной Хелене с выцарапанными Лизе глазами; он думал о Лизе и мальчике, сравнивших его с кастрированным котом. Подумал и о разъяренном Вильхельме, и даже о тех, кто вырастил его, чтобы он кем-то стал — может, и министром — в мире, которому он совсем не подходил, точно так же, как и Хелене. Заиграла шумная музыка, Хелене завела тонким чистым голосом что-то про любовь и розы, и все эти люди неожиданно оказались увешаны белыми венками из цветов, и что-то погнало его дальше, к течению событий, такому другому — и он это и понимал, и не понимал…
В офисе Вильхельма зазвонил телефон. Была почти полночь, за дверью привычно празднично суетились перед сдачей номера в печать. Это напоминало закулисье перед премьерой, подумал он, за тем исключением, что у газеты премьера каждый день. Перед ним на столе лежала первая
