Я справлюсь. Только не отдавай меня Кобалии, отдай лучше Отари, ему через два года восемнадцать исполнится и он сказал, что никому не позволит меня обидеть, даже тебе, – сквозь слёзы бормотала Маринэ и считала до десяти, и никак не могла досчитать… Мысли крутились в голове бесконечной каруселью и складывались в стихи. Нашла время сочинять стихи… Если уехать с Отари, мама останется бездомной, а бабушка Этери умрёт. Мама права, она всё-таки свинья! Эрти, ори, сами, отхи, один, два, три, четыре…
Эрти
Вновь моя рука в твоей большой ладони,
Вновь – иду с тобой.
Папа! Сколько лет тебя из детства – помню,
Сколько длится боль…
Ори
Вновь горит свеча, и в пламени дрожащем
Тает фитилёк. —
Тлеющая жизнь. Неслышно тает счастье,
Как последний вздох.
Сами
Сколько жить ещё – о том кукушка знает.
«Посиди со мной…»
Догорит свеча, и жизнь твоя растает
В сумраке ночном.
Отхи
«Подожди меня, не уходи!» – Не слышишь.
Где-то далеко…
Ночь не дарит сна. Рассвет всё ближе, ближе…
Будет нелегко.
Хути
Жизнь – как эта ночь, расколота на части.
Пляшет огонёк,
Тлеет фитилёк, и эфемерно счастье,
Как последний вздох.
Эквси
Смерть в пятьдесят три. Что может быть страшнее? —
«Папа, подожди!»
«Дочка, догоняй!» Догнать тебя не смею.
Ты меня прости…
Швиди
Вновь моя ладонь в твоей большой ладони,
Вновь – иду с тобой…
Сколько долгих лет я твои руки помню
И твою любовь.
Рва
В памяти живут, не блекнут детства краски:
Помню каждый миг:
Маленькая – я. И маленькое – счастье.
И огромный мир.
Цхра
В нём цветут сады, и с яблонь опадает
Лепестками снег.
Может быть, с тобой мы встретимся когда—то,
Если есть Тот Свет.
Ати
Где-то далеко меня ты вспоминаешь —
И горит свеча.
Огонёк дрожит, и воск печально тает…
Я приду! Прощай.
… Когда им выдали из морга тело отца, Маринэ не понимала, что происходит, понимала только одно: она непременно должна его разбудить – чтобы отец взял обратно свой жестокий наказ, завет, что там ещё, обещание. Да. Обещание. Надо, чтобы он вернул Маринэ её обещание, которое она прокричала в отчаянии на всю квартиру, на весь свет.
А потом может умирать, если хочет. Маринэ уже всё равно. Кобалия не получит её живой, только мёртвую… «Папа, не надо спать, вставай сейчас же! Ты такой бледный, ты замёрз совсем! – бормотала Маринэ по-грузински, очень тихо, чтобы слышал только отец. – Поедем домой, ты выпьешь свой любимый «Греми» и возьмёшь обратно свои слова. А иначе я… Я не смогу жить! Ты не знаешь… Я не смогу жить с этим противным Арчилом, он меня трогал… везде, я тебе не говорила, а теперь скажу… Да проснись же наконец и слушай!» – Маринэ в отчаянии дёрнула отца за руку, но ей не дали его разбудить, крепко взяли за локти и отвели от гроба.
Регина громко прошипела ей в ухо: «Марина! Что ты себе позволяешь! Надо держаться». Что она делает? Что она говорит? Неужели эта женщина с безжизненными сухими глазами – её мама?
Через месяц после похорон Регина напомнила дочери о её обещании. Маринэ промолчала, как всегда. Ей семнадцать, впереди ещё год, они с Отаром что-нибудь придумают.
– Марина, молчать не получится. Нам надо серьёзно поговорить. Ты, конечно, собиралась поступать в вуз, хотела стать переводчицей… («Почему – хотела, она и сейчас хочет. Почему мама говорит в прошедшем времени?»). Но у отца остались долги, которые теперь стали нашими с тобой долгами. Их надо отдавать. И ты обещала отцу. Кобалия вчера опять звонил… Ты долго будешь его мучить?
– Мама!!
– Что – мама? Мама была в детстве. А теперь будет муж. И я вздохну свободно. Уеду в Каунас, а вы ко мне будете приезжать, летом в Палангу поедем втроём… Он домик купит у моря, если ты попросишь… Он всё для тебя сделает!
(«Мама, папа, детство… Я не умею играть в куклы, не умею кататься с горки, не умею дружить. Некогда было учиться дружить, вот и не научилась… Мамы тоже, наверное, не было, была гувернантка. У моих детей такой не будет, это я тебе обещаю»)
– Мне восемнадцати нет.
– Ты решила мне напомнить, сколько лет моей дочери? Очень мило. Но Валико не будет ждать год, долги надо отдавать. Хочешь, чтобы мы всю жизнь жили в коммуналке, а бабушка Этери в доме престарелых? Неужели ты позволишь?! Решай, Марина, последнее слово за тобой. В любом случае, моя жизнь, и бабушкина тоже, будет зависеть от твоего решения.
– Я… я согласна, мама. Позвони Кобалии и скажи, что я согласна. А теперь отпусти меня, я должна позвонить.
***
– Добрый день, можно Отари? Пожалуйста… Отари, нам надо встретиться. Сегодня. В сквере, где ты меня утешал. Знаешь, я скоро уеду. Хочу с тобой попрощаться.
***
– Отари. Молчи и слушай. Так случилось, что у нас с Кобалией свадьба через три месяца. Молчи. Не говори ничего, не делай мне ещё хуже. Нет, я сама согласилась, никто не заставлял. И теперь я хочу… ты понимаешь. Не понимаешь? Ах, шен сулэло штэро (ты тупой дурак), тебе шестнадцать, а ты всё не понимаешь! Хочу, чтобы первый раз это было с тобой, а не с ним. Выполни мою просьбу, Отари, я никогда тебя не просила, ни о чём. Не заставляй меня унижаться и умолять.
Не было бального платья. Не было пышной свадьбы. И вовсе не потому что со дня похорон прошло всего четыре месяца, Арчил об этом забыл, он ведь получил Маринэ. Но заплатить за счастье пришлось слишком много, Кобалия даже не представлял, что придётся столько заплатить! Гиоргис был прилично (хотя, скорее, неприлично) должен директору фруктоперерабатывающего завода Валико, да и самому Кобалии тоже задолжал. Арчил бы подождал, но… не требовать же денег у Регины, жены своего лучшего друга!
Регине он дал пятьдесят тысяч долларов, достойный калым за невесту. Гиоргис должен был Кобалии гораздо больше, и Арчил Гурамович думал, что Регина откажется брать у него эти деньги, но она взяла, да ещё и пересчитать не постеснялась при нём, прибалтийская стерва. Но красивая, и Маринэ тоже красивая, и он её получил, и наплевать – сколько отдал. Но свадебного подарка Маринэ не получит.
«Свадьба дорогое удовольствие, а я… поиздержался. Долги надо отдавать вовремя, ты сама знаешь,
