настоящая, ну, сумасшедшая Керстин, – она родная у своих родителей или приемная?
Оба полицейских посмотрели на Сузанне с удивлением.
– Мы не имеем права разглашать такие данные, – сказал наконец мужчина.
Повисла тишина. Он не спросил, зачем Сузанне эта информация о совершенно не знакомом ей человеке. Но она сочла нужным придумать оправдание.
– Знаете, Шурц, – сказала она, – прежний хозяин этого дома, мой хороший друг – он умер, к сожалению, тогда тоже полиция приходила, так вот, он занимался исследованием про усыновленных. Их психические расстройства. Меня ведь тоже не родная бабушка воспитывала. Так что вы извините. Я не должна была спрашивать.
Но полицейские ее и не дослушали, женщина уже показывала мужчине что-то в блокноте, и они о чем-то – кажется, не связанном ни с Керстин, ни с Сузанне, – шептались. С ложной внимательностью поблагодарили Су за сотрудничество и попрощались. Она их – даже глупым вопросом – не заинтересовала. Спешка. Другие дела. Когда провожала их, смотрела на пистолеты на бедрах – сначала у нее (женщина вышла первой), потом у него.
Сердце болеть перестало, засуетилась. Пошла наверх, застелила чистым бельем кровать в хорошей гостевой комнате. Хаотично прибирала – за последние недели запустила дом, он полностью соответствовал ее собственному неряшливому неглиже. Ждала. Полицейские больше не придут сюда – вот и хорошо. Вечером ждала на террасе. Почему-то казалось, что Керстин не позвонит в дверь, а придет дворами, через сад. Было довольно холодно, сыро, хотя и без дождя; пальто, в которое куталась, не спасало – принесла одеяло, накрыла ноги. Вглядывалась в качающиеся ветви, за которыми – за деревьями чужих садов и между чужими домами – иногда мелькали железнодорожные огни. Там, куда ей по законам частной собственности вход воспрещен, дальше, где-то – мелкими фрагментами увидела далекий поезд и одновременно услышала звук. Возможно, Керстин едет в этом поезде, теперь надо ждать – она выйдет на далекой станции, подъедет на автобусе, придет, чтобы объяснить все окончательно, расставить все точки над i.
Керстин не пришла.
Сузанне ждала и на следующий день, но уже вяло – на этот раз Керстин не временно сбежала, а на самом деле покинула всех. «А что тело?» – спрашивала Сузанне саму себя. Ответа не было. Так и исчезла – с телом. Читала все газеты – но случай Керстин больше не упоминался. Да и зачем – то пожар, то убийство, то подготовка теракта. Кому нужна неопасная сумасшедшая?
С одной стороны, Сузанне было немного грустно – хотя с Керстин встречалась всего раз, но это была долгая беседа, которая сейчас почему-то вспоминалась как приятная. С другой стороны, испытывала облегчение – будто исчез единственный свидетель ее собственного преступления (что касается гостей – им так и не объяснила, они исчезли, не поняв ничего). Теперь можно просто жить. Свободный человек в свободной стране.
Читая газеты, узнавала о войне – правда, о ней писали мало и равнодушно. Всматривалась, пыталась понять. Не получалось. Были своими, стали чужими. Опять жестокость. Никто ничего не может сделать. Она не может написать стишок. Пряталась за повтором: «Не понимаю, не понимаю».
Еще не отошла от известия о Керстин, когда позвонил Патрик. Откликнулась с радостью. Он сказал:
– Я решил – почему нет? И терапия достала. Я бронирую нам с тобой билеты, поедем, посмотрим твою Чернобыльскую зону. А потом попробуем пробраться в твой город.
– Ты меня… ты меня немного удивил, Патрик.
– Ты снова сломала мне жизнь, – засмеялся он. – Я подумал: есть депозит, есть деньги – зачем я себя мучаю? Съездим с тобой. Но учти – не как пара.
– Да, понимаю… Мы друзья. У меня никаких дел нет. Так что полетели.
– Послезавтра.
Две тысячи первый, ноябрь, уикенд. Рассказ
Последние минуты перед прибытием поезда тянутся скучно и тревожно, как перед экзаменом. Катя замерзла за ночь в купе. Не пыталась унять озноб. Кое-как накрасилась поверх вчерашнего, не умывалась – в туалете еще холоднее и отвратительно. Надела шубу, стояла у окна, через мутное стекло наблюдая взлеты и падения проводов. Ритм перестука колес напоминал ритм какого-то стихотворения, то ли Блока, то ли Белого, но восстановить текст не получалось, хотя он зудел на краешке мозга; в голове всплывала только схема чередования ударных и безударных слогов, прямо из учебника. Промелькнули дома с серыми стеклами, виадук, потом снова словно бы степь, так что непонятно, уже въехали в город или еще нет.
Здание вокзала возникло внезапно, маленькое, обшарпанно-желтое, с названием на украинском языке. Катя в панике сжала ремешок сумки: стоянка три минуты, не остаться в поезде. И увидела на перроне Ленку. Совсем не изменилась Ленка. Или так кажется через грязное стекло. Все в той же дерматиновой куртке, обиженно смотрит на ползущие перед ней вагоны, жует.
Они оказались друг напротив друга, только Катя выше – в вагоне. Глаза встретились, поезд дернулся и стал неохотно, как если бы взгляд их был из твердого металла.
Катя рванулась к тамбуру, сбивая сонную проводницу, скорее, скорее. Часы на здании вокзала показывали четверть седьмого, поезд приехал на пять минут раньше, если часы не стояли.
Ленка сразу бросилась ей на шею, сразу переменилась. Обиженное молчание лопнуло, обветренные губы горели, она начала тараторить, жестикулировать, выхватила у Кати сумку, Катя вернула. Немного коробило от местных словечек, будто сама не отсюда. «Как классно, что ты вырвалась, приехала», – раз за разом, лейтмотивом в Ленкином потоке сознания, и Катя не сказала то, что думала, то есть: «Ты считаешь, что я бы так смогла – просто не приехать, такой ты считаешь меня?» – а сказала: «Ты считаешь, я на факе так часто появляюсь? Что я, первокурсница, вчера стипуху дали – я домой, шмотки в зубы – и на вокзал….»
Блудные вокзальные собаки провожали желтыми глазами их, вцепившихся друг в дружку, еще не уверенных, что встреча материальна.
Серое не проснувшееся небо сыпалось какой-то мелкой дрянью, полудождем-полуснегом, на асфальте слякоть. Странно, но, выйдя из поезда, Катя перестала дрожать, ей стало тепло и легко, она прятала нос в щекочущем мехе шубы. С удовольствием уюта и женственности скашивала глаза на мелкие капли, зависающие на ворсинках.
На остановке не было никого, кроме Кати и Ленки. Утро пятницы, час пик в эту сторону – к вокзалу, к центру. Им в другую. Автобус, еще теплый от потной толпы, впустил их. Подошла толстая кондукторша. «За проезд, девочки!» Катя полезла в сумку за портмоне.
– Кать, успокойся. Что я – копейки эти не дам?
Ленка достала из кармана и протянула кондукторше страшно измятую купюру, та взяла, отсчитала мелочью сдачу и отошла от них, устало качая обтянутыми гамашами бедрами, в своем печальном фартуке с деньгами. Автобус тронулся.
– Ты как? – спросила Катя через некоторое время.
Ленка в
