он положил руку на ее грудь, укрытую желтоватым кружевом ночной рубашки Смаранды.
Теперь все было не так, как в прошлом году. Он ничего не ждал от нее, она ничего не ждала от него, все будто решалось за них и происходило само по себе, как волны в прибое.
Когда они лежали после любви, Су сказала:
– Вот у тебя есть день рождения – я не знаю, когда, но это не важно. А ты помнишь, почему именно этот день выбрал? Как ты решил родиться?
Патрик засмеялся, и она, после секунды молчания, засмеялась вместе с ним, а потом сказала:
– Давай уедем куда-нибудь. В какую-нибудь еще другую страну.
– Какую еще страну?
– Я думала вернуться в родной город. У меня, правда, больше нет гражданства, но виза не нужна. Поехали со мной.
– Это в какой, там, где война сейчас?
– Там не может быть войны, – засмеялась она.
– Уже третий год. Ты вообще никогда новости не смотришь? Там что-то типа самостоятельной республики… Я подробностей не помню.
Сузанне покачала головой, не поверила, но сказала:
– Тогда можно туда, где меня нашли. К Чернобылю. Мне никогда это все – авария и так далее – интересно не было, и не была я там никогда, а теперь хочется съездить. Я бы там по лесу погуляла. Это ведь не в самой зоне.
– Еще лучше, – засмеялся Патрик, – у тебя одно предложение лучше другого.
– Останешься жить у меня?
– Мне в понедельник на работу.
Сузанне, раскрыв его ладонь, водила указательным пальцем по шраму, Патрику это было неприятно, он встал с кровати и предложил сварить кофе. Он помнил, где у нее кофеварка.
– Почему бы и нет… Почему нет… – пробормотала Сузанне.
Она не могла представить себе войну во дворе пятиэтажки, в которой по-прежнему существовала их с бабушкой квартира. Там жили сейчас эти… смутно помнила покупателей: невысокая бесцветная женщина с коляской, очень деловой мужчина, оба с недовольными минами, хотя чего им быть недовольными – пять штук, сейчас те цены даже смешно вспоминать. Ребенок сейчас должен быть старшеклассником. Вдруг испугалась до паники: все ли живы?
Следующим утром, спустившись на свежий запах кофе, удобно устроившись на стуле в своей кружевной (уже привыкла к ней – найденной в гостевой комнате) ночнушке, сказала:
– Ты знаешь, Патрик, я думаю, мы могли бы быть парой.
Он, похоже, не услышал, и она повторила:
– Странная мысль, она мне не могла прийти в голову, но вот пришла, и мне самой странно: я думаю, мы могли бы быть парой. По-настоящему: жить вместе.
На этот раз Патрик хмыкнул.
– Почему ты смеешься?
– Потому что мне позарез нужно было услышать это в декабре прошлого года.
– Да?
– А ты не замечала? Все равно, это не было здоровое желание. В терапии все раскрылось. Такие – позарез – желания вообще не бывают здоровыми.
– А сейчас?
– А как же твоя большая любовь? Не списались с ним?
– Он уехал с Катей.
Патрик кивнул, будто знал, кто такая Катя. И ответил:
– Сейчас я наконец устроился на нормальную работу. Так что сегодня вечером уезжаю, к сожалению.
– Ну да…
Не думала, что ее голос звучит слишком разочарованно. Может быть, наоборот, в нем облегчение, продолжение погружения в воду, через которую потом…
Но он ответил с искренней заботой (похоже, они все-таки становились чем-то вроде настоящих друзей):
– Су, тебе тоже надо работать! Ты должна найти себе нормальную работу – не то, что было, не удаленную. А нормальную. С офисом. Чтобы у твоего дня была структура: это только кажется, что по будильнику вставать сложно, на самом деле сложно и без будильника – видишь, что с тобой происходило. День, а ты в постели. Должен быть распорядок дня, должны быть какие-то рамки для жизни, какой-то стабильный круг общения. Все это дает основу. Тебе станет легче жить, ты сама увидишь!
– Но я ничего больше не умею, – пожала плечами она. – Кроме моих текстов. А писать тексты, боюсь, я потеряла возможность. Вместе с бессмертной душой… это я так называю. Со своей другой природой.
Патрик смотрел на нее в упор, немного испуганно – будто они об этом не говорили.
– Не обращай внимания, я шучу!
Усмехнулся.
– Ты знаешь языки, ты могла бы быть переводчиком.
– Для этого тоже нужны какие-то дипломы… я думаю… Да ты не волнуйся, у меня все в порядке. Я семь лет работала без отпуска – могу теперь отдохнуть. Деньги кончатся, тогда волей-неволей придется искать.
Нет, она не была расстроена отказом – она знала, что Патрик еще напишет ей, или приедет, или она приедет к нему. Но удивлялась себе. Что значит «быть парой»?
Полицию встречала в кофте, накинутой поверх ночной рубашки Смаранды. Даже мелькнула мысль, что ее сейчас обвинят в воровстве у бедной румынки – если, конечно, Смаранда на самом деле была румынкой, а не купила паспорт. Но речь шла о другой знакомой, о Керстин. Сузанне спросонья не поняла, в чем дело, и только когда налила себе кофе (полицейские отказались, она извинилась, объяснив, что спала), смогла сложить картинку: Керстин снова исчезла из лечебницы. Сузанне домыслила, что все двери остались запертыми, что видеорегистраторы (если там такие есть) ничего не зафиксировали. Ее вторая беседа с полицией за полгода (первая была после смерти Шурца), прямо роковая красавица…
Полицейские – молодая симпатичная женщина и мужчина средних лет – были другие и, кажется, не воспринимали историю с побегом всерьез: преступления большого тут не было, пациентка уже сбегала и возвращалась, опасности не представляла. Но работница регистратуры, заразившаяся от пациентов параноидальной подозрительностью, записала имя и фамилию Су.
И вот теперь, в кофте поверх ночнушки (она не просила позволения переодеться и вела себя так уверенно, что ей и не предложили), с чашкой (извините) кофе лихорадочно выдумывала, зачем она ездила в психиатрическую клинику летом. Полицейские почти выдумывали вместе с ней и регулярно подсказывали слова. Да, она прочитала заметку в газете. И решила, что это ее давняя знакомая, с которой потерялась связь. Прониклась состраданием. Захотела навестить в больнице. Купила фрукты. Да, не пустили. И вообще потом нашла ту Керстин – это совсем другая Керстин, у правильной Керстин все в порядке, никаких психозов. Нет, эту Керстин, как выяснилось, она не знает, хорошо, что не впустили, что бы делала с чужой сумасшедшей? И уж тем более не имела и не имеет с ней никакой связи. И не знает, как выглядит. На это ей показали фотографию. Фото было ужасно – измученная худая женщина, темные (а не светлые) волосы, пустые глаза. И тем не менее это была Керстин. Сердце вдруг заболело.
– Вы не знаете, эта женщина,
