они все оказались кучкой подозреваемых.
— Будьте любезны, расскажите, что делали в это время? — спрашивали капитан Рибальди или старший сержант Борги.
Вито, консьерж, безвылазно сидел в будке у ворот. Его жена — взгляд ее птичьих глаз остановился на муже — сухо сказала:
— Я убиралась.
Синьора Руссо, воспользовавшись тем, что ее дочь находилась во дворе под присмотром других взрослых, читала книгу на диване, а ее муж в соседней комнате разучивал роль для нового фильма.
Карло, подросток, лежал с температурой в своей комнате.
Синьор Сенигаллия и синьор Нобиле вместе сидели в квартире первого, обсуждая вопросы, касаюише-ся кондоминиума (одно пятно плесени все никак не хотело исчезать).
Фабрицио Манчини — единственный, кто жил один, — пытался починить сломанную раковину, а затем пошел попросить у своей соседки, синьоры Франчески Феррарио, гаечный ключ.
Синьора Франческа Феррарио работала, пока ее старшая дочь Анджела спала в своей комнате, а затем к ней пришел Фабрицио Манчини, который искал ключ.
В конце каждого разговора, который капитан Рибальди называл интервью, а жильцы — допросом, он или старший сержант всегда повторяли один и тот же вопрос:
— Вы действительно уверены, что ничего не видели?
— Ничего.
Выходит, Тереза просто растворилась в воздухе? Исчезла у всех на глазах всего за четверть часа?
Жильцы были в отчаянии, пожимали плечами:
— Все, что вам нужно, мы в вашем распоряжении.
Они никогда не говорили я. Всегда только мы: двор.
В полицейском участке, в кабинете, который больше походил на детскую, в присутствии Франчески, капитана и старшего сержанта дама-психолог с длинными светлыми волосами и пухлыми, будто накачанными силиконом губами — почему Франческа вдруг стала рассматривать ее рот, вместо того чтобы сосредоточиться на том, что происходит? — задавала вопросы ее старшей дочери. В комнате было много игрушек — конструкторы, пара кукол, красный пластиковый домик, фломастеры, — но Анджела, сидевшая на маленьком желтом стульчике, не смотрела на них. И на мать тоже. Она сосредоточенно разглядывала пол, болтая ногами.
— Ты играла сегодня? — спросила психолог.
— Да.
— Во что ты играла?
— Я рисовала.
— А потом?
— В повара.
— Тебе нравится играть в повара?
— Да.
— Это твоя любимая игра?
— Нет.
— Вы когда-нибудь играли в повара с Терезой? — В прятки.
— Тереза твоя подруга?
— Да.
— В какие игры ты обычно играешь с Терезой? — В прятки.
— А еще?
— С горки катаемся.
— Здорово… И еще что делаете?
— Смотрим мультики.
— А еще?
— Еще играли с Бирилло… но его больше нет, — и только тогда Анджела взглянула на мать. — Где папа? — спросила она.
— Бирилло звали… — начала было Франческа, но психолог сделал ей знак замолчать.
Франческа закусила губу и посмотрела на дочь. Ее девочка казалась такой маленькой и уязвимой, здесь, среди незнакомцев, которые задавали ей вопросы. Тот, кто говорит, что дети ничего не понимают, сам ничего не понимает.
— Кто такой Бирилло?
— Аристокот, — выпалила Анджела, но потом исправилась и посерьезнела — Кот.
— Твой кот?
— Мой и Терезы.
— Его больше нет, потому что он сбежал?
— Его больше нет, — девочка посмотрела в глаза психолога, вспыхивающие и гаснущие под завесой густых ресниц.
Они долго говорили о котенке, психолог и девочка. Никто из жильцов ни словом не обмолвился о Бирилло и его смерти (и о пожарах, но даже Франческа, когда настала ее очередь говорить с карабинерами, не упомянула ни зверька, ни пожары), и Франческа боялась, что под легким, но настойчивым давлением психолога ее дочь расплачется. Но нет. Похоже, она не слишком хорошо знала дочь, которую сама родила. Не знала эту храбрую маленькую девочку?
— С кем еще ты обычно играешь во дворе?
— С Валерией.
— И все?
— С Карло.
— А еще?
Анджела не колебалась.
— С Марко, — вопрос-ответ.
— Больше ни с кем?
— С Беа.
— С вами еще кто-нибудь когда-нибудь играл? Хоть раз?
Анджела замолчала. Поджала губы. Воздух в комнате завибрировал.
— Нет.
— Ты уверена?
— Да.
— Точно уверена? Я никому не скажу, обещаю. Анджела сидела неподвижно, все еще хмурясь.
Франческе хотелось утащить ее из этого места, отвести домой, прижать к груди, исполнить любое ее желание — сделать все, чего дочь захочет или в чем нуждается. Психолог очень профессионально вырывала детство из рук ее девочки. Это было так душераздирающе, так несправедливо! А где другая невинная малышка? Нет, она не в безопасности со своей семьей, а где-то под дождем, который превратился в град, под этим ужасным ветром. Одна, в темноте, под этим градом. С незнакомцами, которые причинили ей боль.
Тебе страшно, Тереза?
Где ты?
Перестань, перестань думать… я не хочу больше думать, не хочу больше видеть. И в ее голове — даже если Франческа этого не замечала — у Терезы было лицо ее старшей дочери.
— Нет, — сказала Анджела.
— С вами еще кто-нибудь когда-нибудь играл?
— Мамы. И один дядя.
— Какой дядя?
Вибрация в комнате усилилась — теперь это был еще уловимый звук или неприятное мерцание.
— Этот… дядя… у ворот…
— Какой дядя?
Франческа увидела, как ее дочь сжалась в комочек на стуле от этой мощной вибрации взрослой жизни, и сказала:
— Ты имеешь в виду Вито, дорогая?
— Да.
— Вито — консьерж кондоминиума. Когда его жена сидит в будке, он иногда играет с детьми. Он порядочный человек.
Не теряйте время, терзая мою дочь! Найдите пропавшую девочку, она одна, и она боится.
Если не найдете, я вас прокляну.
— Папа! — обрадовалась Анджела, забираясь в салон черного «Рено сценик».
Эмма на коленях у отца вскрикнула. Массимо ждал их в машине, сегодня он сумел уделить время семье.
Он тоже, как и Франческа, чувствовал себя виноватым. С тех пор как они узнали об исчезновении Терезы, они думали, жили, действовали под руководством великого кукловода, имя которому — чувство вины.
Но поговорить друг с другом никак не решались. Когда рядом не было девочек, они искали любой повод чем-то заняться: умыться, прибраться, принять душ.
Только бы не оставаться лицом к лицу.
— Как все прошло, детка? — спросил Массимо, передавая Эмму Франческе — та запротестовала, она хотела остаться на руках у отца, — и подождал, пока жена усадит ребенка в автокресло. Потом завел двигатель автомобиля, который раньше был их милой, хорошей машиной, а теперь, как и все остальное, стал чужим.
— Ну? Расскажи мне, дорогая, — сказал Массимо, отъезжая от полицейского участка так быстро, как только мог.
— Я скучала по тебе, — Анджела приподнялась и с серьезным видом положила руку на голову отцу.
«Римский сад» тоже больше не был прежним. К дому они пробирались через толпу зевак и репортеров. Они возникли из ниоткуда,
