такое удивительно естественное.
Я натягиваю на влажное тело свои серые джинсы, когда в дверь душевой кто-то начинает барабанить и глухо кричать:
– Яна! Они меня пустили первым, прикинь! Я мылся первым! Выходи пить шампанское!
Узнаю радостный голос Попова и смеюсь. Накидываю легкую рубашку в полоску, беру кеды в руки и выхожу к своим друзьям. Можете представить? К своим друзьям. К своему парню. Своей команде. Отмечать нашу победу. Чувствую себя просто на вершине жизни.
Когда мы толпой спускаемся по лестнице, шутливо рассуждая, где будем праздновать (вариантов нет, конечно, мы идем в «Котов»), я вдруг хлопаю себя по карманам:
– Я телефон забыла, подождете меня внизу?
– С тобой сходить? – спрашивает Глеб.
– Да нет, я быстро.
Я чмокаю его в губы и не подозреваю, что это мое последнее беспечное действие.
Бегу в раздевалку, отыскиваю телефон, который оставила на бортике раковины. Хватаю его, быстро оглядываю помещение на предмет других забытых вещей. Но нет, я единственная растяпа в команде.
Тогда я быстро сбегаю по лестнице вниз и вижу большую толпу у расписания. Это странно, потому что обычно, когда мы спускаемся, в холле уже никого нет. Но сейчас школьники, которые были на игре, толпятся у расписания и гудят, как улей.
Вдруг ощущаю смутное беспокойство. Подхожу ближе и вижу надпись маркером поверх листов с названиями предметов – «выставка искусств Яны Петровой».
Делаю шаг, второй, но не чувствую пола, просто иду наугад. Плыву. Не хочу верить, не хочу смотреть, но все равно проталкиваюсь вперед, как во сне. Там, к коричневой пробковой доске кнопками прикреплены листы из учебника по физике. На них мои рисунки. Те самые. Ян, его портреты, бесконечные сердечки, строчки из песен, но перед глазами все плывет, я даже не вижу, какие. Могу сфокусироваться только на одной надписи – «Ян, душа моя», она выведена каллиграфическим почерком черной ручкой. Старательно, жирно, ярко.
Я поворачиваюсь, беспомощно шаря глазами вокруг. Вижу растерянного Яна. Вижу Глеба, на котором лица нет. Вижу Оливку. Ее бледное лицо становится последней каплей. Волна тошноты подкатывает к самому горлу, и я бросаюсь к выходу. Путь мне преграждает Янковский, но его я хочу видеть меньше всего.
– Нет! – не отдавая себе отчет, толкаю парня в грудь.
Кажется, он этого не ожидает, и у меня получается юркнуть мимо него. Ноги горят, пока я бегу, сердце бьется у горла. Это конец. Не знаю, чему именно, но это точно конец. Хочется скулить и плакать. Все внутри разорвано, разбито, позорно выставлено напоказ и безнадежно испачкано. Я держусь из последних сил, чтобы не зарыдать в голос. Чтобы не упасть замертво. Чтобы не разорваться на беспомощные, бестолковые клочки. Ну пожалуйста, только не сейчас, только бы сбежать.
И тут передо мной с визгом притормаживает серебристая иномарка. Не разбираюсь в машинах, поэтому замечаю только цвет.
Стекло сзади опускается, и выглядывает Вадос:
– Яна! Поехали с нами кататься? – он просовывает в окно бутылку вина. – Отметим вашу победу.
Я оборачиваюсь назад. Вижу, как на крыльцо выскакивает Глеб. Вид у него бешеный. За ним выбегает Ян. Нет, только не он. Только не они вдвоем. Причина всех моих несчастий. И как я могла подумать, что у такой, как я, все может быть хорошо?
Будем честными, если бы сам Сатана выглянул из машины, я бы все равно в нее села. Все, что угодно, только бы сбежать от этих рисунков, от этих парней, от этого позора.
Я хватаю бутылку вина, рывком открываю дверь машины, бросаю:
– Подвиньтесь!
И ныряю внутрь.
Янковский видит, что я делаю. Кричит:
– Яна! Не надо!
Парень за рулем, которого Вадос когда-то представил как Стасика, дает по газам.
Ну вот и все.
ГЛЕБ
Я выскакиваю за территорию школы и успеваю увидеть только, как машина скрывается за поворотом.
– Черт!
Эмоций так много, что я почти теряю контроль. Хватаюсь за голову, стоя посреди дороги. Слышу топот за спиной, оборачиваюсь. Конечно, это Барышев.
– Глеб…
– Ян, я все объясню потом. Ты не должен был этого увидеть. То есть должен был, но… черт, это все моя вина! Ты понимаешь, что ей нельзя с ним?!
– Успокойся, – друг берет меня за плечи и слегка встряхивает, – мы их найдем.
– А рисунки? – соображаю вдруг запоздало.
– Оливка и Света снимают.
Я набираю номер Яны, но она сбрасывает. Звоню еще раз, то же самое. На третий я уже слышу автоответчик. Глупо было думать, что она возьмет трубку.
Стараюсь собрать по крупицам свои мозги, которые разнесло по всей черепной коробке. Если бы я не был таким дебилом, этого бы не произошло! Грудную клетку жмет чувство вины и тревоги за Яну. Господи, я не хочу даже думать о том, что может случиться. Мне нужно просто сосредоточиться.
Я оглядываюсь. Из школы неспешно выходят подростки, которым не на что больше смотреть. Бросают на нас любопытные взгляды, переговариваются. Стервятники. Чтоб они провалились все. Вдруг замечаю в толпе Алину и ее проклятую подругу, которые явно собираются прошмыгнуть мимо меня незамеченными. Я срываюсь с места и нападаю на них, сам превращаясь в какую-то хищную птицу. Хватаю обеих за плечи и склоняюсь над сестрой:
– Это твоих рук дело или подружка постаралась?
– Глеб, я не хотела, – начинает она, затравленно глядя на меня.
– Да че за истерика, мы просто пошутили.
– Какая же ты дрянь, – я отпускаю Алину и сжимаю пальцы на плече Майи. Надеюсь, ей больно.
Когда она взвизгивает, я убираю руку и брезгливо вытираю ладонь о джинсы. Снова поворачиваюсь к сестре:
– Яна уехала с Вадосом и его дружками. А я надеюсь, ты хорошо помнишь, кто такой Вадос? Вы такого хотели эффекта?
– Глеб, это Майя. Это она придумала.
В глазах Алины отражается неподдельная боль. Вряд ли за Яну, скорее за себя. Я качаю головой и ухожу, потому что не могу позволить себе тратить время на малолетних идиоток.
Вцепляюсь пальцами в волосы и снова замираю посреди дороги. Некстати вспоминаю, как Яна сказала мне, что без укладки я нравлюсь ей больше. В груди все болезненно сжимается.
Пытаюсь дышать, но паника забирает все мои мысли и весь кислород вокруг меня.
– Глеб, – как через вату слышу я, – дыши.
Я смотрю на Яна. Он делает вдох, приподнимая подбородок. Я повторяю за ним. Он выставляет перед собой палец, и я
