Роджер?
Роджер ответил:
— Хм-м.
Она шагнула к сыну и обняла его, он стоял неподвижно в кольце ее рук, а Роджер, держа руки в карманах, благосклонно поглядывал на них, позвякивая то ли ключами, то ли монетами.
Разомкнув объятия, Лорна вдруг сделалась очень деловитой.
— Едем все вместе домой, — сказала она Бринку. — Проведем воскресный вечер, уютный вечер в кругу семьи, а завтра поедем к декану. Младшие так обрадуются тебе!
Она повернулась, чтобы взять со стола вещи Бринка, одной рукой все еще придерживая сына за талию, словно боялась, как бы он опять не удрал, и так и повела его затем к двери. Роджер открыл дверь, пропустил вперед их обоих, а сам, выходя, оглянулся и сказал:
— Спасибо, Майка.
— Всегда рад, — ответил Майка.
— Ох! Да! — повернулась к нему Лорна. — Огромное тебе спасибо. Даже не представляю, как мы можем…
Майка отсалютовал — ладонь у виска — и закрыл за ними дверь.
Перколятор уже только вздыхал. Кофе безнадежно переварился. Пустые кружки в ряд, ложки и салфетки — все готово для гостей. А гостей-то и нет.
Майка убрал ложечки в ящик. Сложил салфетки обратно в целлофановый пакет. Повесил каждую кружку на свой крючок, отключил перколятор и вылил кофе в раковину.
Никому не известно, что творится в уме такого человека. Такого узкого, ограниченного человека, такого закрытого. Ему нечего больше ждать, не о чем мечтать. Он просыпается в понедельник утром, сквозь жмурящееся окно сочится серый, безнадежный свет, и новости по радио, которое служит ему будильником, все такие же невыразимо тоскливые. Стрельба в синагоге, в Йемене умирают целые семьи, дети нелегальных иммигрантов, разлученные с родителями, никогда не исцелятся душевно, даже если каким-то чудом завтра же воссоединятся с близкими. Майка слушает все это каждый день и ничему не удивляется.
Он пытается снова ускользнуть в сон, но спит беспокойно, урывками, постоянно просыпаясь, в сон вторгаются фрагменты видений. Ему снится, будто он уронил бумажник и тот улетел в Болгарию, в Софию. Ему снится, будто он проглотил ком жвачки, хотя он не жевал резинку со школы. Капитулировав, он выбирается из постели, плетется в ванную, потом одевается для пробежки, выключает радио и выходит в коридор. Поднимаясь по ступенькам в холл, он чувствует, что приходится помогать себе на каждом шагу, упираясь руками в бедра. Отяжелел он что-то.
Воздух пахнет бензином. Земля все еще сырая после субботнего дождя. Он начинает бежать медленно, заплетающимися шагами, что-то теснит грудь, мешает дышать. Он пересекает улицу и движется на север. Грудь немного отпускает, он чуть прибавляет скорость. Он видит людей на автобусной остановке, но потом поворачивает на запад, оставив родной квартал за спиной, и дальше тротуары почти безлюдны. Парочка бегунов пробегает встречным курсом по противоположной стороне улицы, дорожный рабочий выгружает оранжевые конусы из грузовика, остановившегося на перекрестке. Только на Роланд-авеню появляется стайка школьников. Малыши отвлекаются, мамы подгоняют их вперед, дети постарше толкаются, задирают друг друга.
Свернув наконец на запад, к дому, Майка видит сгорбленного старика: цепляясь за узорные металлические перила, тот потихоньку спускается с парадного крыльца с портфелем под мышкой. Старик подходит к древнему «бьюику», когтистой лапой открывает дверцу, роняет портфель на пассажирское сиденье, кое-как захлопывает дверь и движется в обход капота, обеими руками придерживаясь за него, пока не добирается до водительского места. Он открывает дверцу и — миллиметр за миллиметром — проникает внутрь. Что-то подсказывает Майке, что не стоит навязываться к нему с предложением помощи, хотя он и сбавляет скорость до шага, пока не убеждается, что тот человек благополучно устроился за рулем.
Он вполне сознает, что старость настигнет и его — со временем. Проблемы со здоровьем, со страховкой и ни малейшей надежды на пенсию. Уже сейчас, в сорок с небольшим, он стал меньше доверять собственному телу. Аккуратнее поднимает тяжести, быстрее выдыхается на пробежке. Давняя баскетбольная травма левой лодыжки отзывается, как эхо, на любую перемену погоды.
Устремившись на восток, он добегает до большого самшита, увитого искусственной паутиной к Хэллоуину. Уклоняется от столкновения с двумя женщинами, спешащими скормить деньги парковочному автомату. На краткий миг принимает газетный стенд за ребенка в пуховике. Отмечает, что ошибки зрения у него чаще всего приводят к подмене неодушевленных предметов людьми.
Он приближается к своему дому со стороны парадного входа, переходит на шаг возле форельного пруда. Упирается обеими руками в бока и, тяжело дыша, поднимается по ступенькам на крыльцо. Бросает взгляд на качели — но на них, разумеется, никто не сидит, поджидая его.
Горячий душ бодрит, и ему нравится запах мыла, которое он недавно купил в «Джайнте». Но когда он выходит и останавливается у раковины, обмотанный ниже пояса полотенцем, выясняется, что ему неохота бриться. Ребром ладони он проводит дугу по затуманившемуся от пара зеркалу, всматривается в свое лицо — нет, на это нет ни сил, ни желания. Вчера он тоже пропустил бритье, и уже проступают усики — зернистая черная полоска со случайными вкраплениями белизны. Как будто грязь.
Ну и что.
В спальне он переодевается и выходит в кухню готовить завтрак. Тост, решает он, и половинку апельсина, которая дожидалась этого момента, лежа лицом вниз на блюдце в холодильнике, вот уже несколько дней. Поверхность апельсина подсохла, сделалась заскорузлой, но не все ли равно. Он режет апельсин на кусочки ножом для стейка. С кофе заморачиваться не стал. Не стал даже садиться, так и стоит у кухонного столика, грызя тост и посасывая кусочки апельсина. Над его головой настенный календарь, но на календаре все еще август. Вообще-то он больше не пользуется настенными календарями. Он присматривается к августовской фотографии: бедный рыжеватый щеночек с перевязанным глазом. Календарь пришел с бесплатной рассылкой от приюта для бездомных животных.
Еще один обрывок сегодняшнего сна всплывает в памяти. Он ехал в машине с отцом. Объяснял отцу, что наотрез отказывается навещать тетю Берту. Сон был таким реальным, полным деталей, он даже чуял запах пыльной обивки на сиденье автомобиля. Но вместо отца в его сне был какой-то незнакомец, да и тети по имени Берта у него никогда не было. Похоже, ему случайно приснился чей-то чужой сон. Он задумывается над этим — вполне возможно, что и все остальные предутренние сны у кого-то позаимствованы.
Он выбрасывает остатки тоста в мусор вместе с апельсиновыми корками. Споласкивает блюдце под краном и ставит его в шкафчик, споласкивает нож для стейка и убирает в ящик. Нет смысла пылесосить вокруг стола, он
