в зале ожидания, пока на небосклоне не поднимается огненный шар и мир не обретает форму. Затем берем чемоданы, идем на пустой пляж, ложимся на песок. И засыпаем.
Просыпаюсь с песком в волосах и кусочками ракушек в подколенных впадинах. Веки чувствуют тепло; белый свет заполняет все уголки мира. На губах привкус соли. Прибегает мужчина с двумя тентами и втыкает их в песок рядом с нами.
Снова засыпаю.
Когда открываю глаза, вижу, что друг стоит у кромки воды и смотрит в море. На нем тот же белый костюм, что и пять дней назад, когда мы уезжали, штанины подвернуты. Вижу, как он заходит в море, иду к нему, наклоняюсь и погружаю руки в воду, она течет между пальцами, оставляя их солеными. Затем оборачиваюсь.
Пляж постепенно заполняется; дети копают ямы в песке, а женщины втирают масло своим мужчинам. У них при себе корзины, из которых они достают полотенца и шляпы от солнца.
Жара меня просто убивает.
Мне еще не приходилось испытывать такие температуры, не считая одного дня семь лет назад, когда в самый разгар сенокоса наши края накрыла аномальная жара и воздух прогрелся до 26 градусов. Отец расстегнул одну пуговицу на фланелевой рубашке, полоска в нижней части шеи отличалась от белоснежного тела.
Я теряю Д. Й. Джонссона из виду, но он неожиданно появляется рядом со мной, в руках у него две порции фруктового льда на палочке.
— Пойдем, — говорит он.
Замечаю, что мужчины смотрят не только на меня, но и на моего друга. А он на них.
— Ничего не говори и не оглядывайся.
Он протягивает мне руку и поднимает на ноги.
Дорогая моя Исэй.
У меня есть новости. Мы с Йоном Джоном путешествуем. После самого дождливого лета у Эресунна (на памяти живущих там людей) мы решили отправиться на юг. Бросили работу и квартиру, я продала (за бесценок) электрическую печатную машинку одному исландскому студенту, изучающему скандинавистику. Никогда прежде не испытывала такого ощущения, что мир движется, хотя сама я сижу спокойно. Не удивляйся, Исэй, но перед отъездом мы с Йоном Джоном расписались в ратуше. Так что теперь я замужняя женщина. Это была короткая, но красивая церемония. Мы купили два золотых кольца. Йон Джон был в белом костюме, а я в платье в цветах северного сияния, которое он сшил мне в прошлом году, но у меня еще не было повода его надеть. Свидетелями были друг Йона Джона, учитель, и Метте, мы с ней работали на бутербродах. Мы купили марципановый торт, а Метте принесла сладкое белое вино. Мы сидели на скамейке в парке и выпивали. Не беспокойся. Йон Джон понимает меня и мою потребность писать, мы заботимся друг о друге. Я сильная, а он чувствительный, но по-своему меня защищает.
Твоя подруга Гекла
Здесь мы остановимся
Поезд некоторое время стоит на рельсах посреди долины, затем долго тащится на вокзал. Муж говорит, что вокзал назван в честь казненного героя освободительной борьбы.
Здесь наша первая остановка.
Мы изучаем цены в ресторане и в итоге покупаем хлеб и несколько кусков колбасы. Сыр купить не решаемся, он слишком дорогой.
Женщина, которая держит гостевой дом Святой Луции вместе со своим мужем, долго переписывает наши паспортные данные. Не жалея времени, листает пустые страницы, словно решает, сдавать ли нам комнату. Полупансион. То и дело поднимает глаза и разглядывает нас. На столе статуэтка женщины с ореолом, в протянутой руке она держит на блюде свои глаза. Я смотрю на Д. Й. Джонссона и задаюсь вопросом, размышляет ли он о том, о чем думает эта женщина. А ведь она, возможно, думает, действительно ли этот сожительствует с женой?
Пока женщина занимается бумагами, мы оглядываемся по сторонам. В столовой громко работает телевизор. Четыре канала, объясняет следящая за нами женщина и показывает четыре пальца. От экрана на улицу исходит синий свет. На столах клетчатые скатерти и вазы с пластмассовыми цветами. Столы расставлены таким образом, чтобы все могли смотреть телевизор не отрываясь от еды. Я демонстрирую обручальное кольцо, и в конце концов женщина протягивает моему мужу ключ от комнаты со светло-зелеными стенами. Сырое и холодное постельное белье, платяной шкаф заполнен неиспользованными плечиками. Муж вешает пиджак на одни из них, расстегивает рубашку и ложится на кровать. На жаре очень хорошая слышимость, разговор под окном двумя этажами ниже — словно шепчут мне на ухо; где-то дальше по улице поет мужчина. Я открываю ставни, улочка такая узкая, что видно лишь небо; на натянутой между домами веревке сушится постельное белье постояльцев.
— Позже ты сможешь выйти замуж за другого мужчину, — доносится из кровати.
Я оборачиваюсь.
— Я не хочу другого мужчину.
Ложусь на кровать рядом с ним.
— Ты единственный мужчина, который от меня ничего не требует.
Он лежит вытянув руки вдоль тела. Ладонями вверх. Я провожу пальцем по линии жизни. Она мощная, но обрывается.
— Думаешь, мы это переживем? — спрашивает он.
— Переживем.
Если не мы, то другие двое.
Он встает.
— Я написал маме и сообщил, что женился.
Дорогая моя Гекла.
Надеюсь, ты не обидишься на то, что я пишу «моя Гекла». Ты все еще в моем сердце и будешь в нем всегда. Надеюсь, Исэй дала мне верный адрес.
Последний раз, когда я тебе писал, письмо вернулось с пометкой «не проживает». Теперь я даже рад, что ты не получила то первое письмо, оно было слишком сентиментальным. Я писал его вскоре после твоего отъезда, и поэтому в нем было слишком много нытья. Все мои мысли вращались вокруг тебя. В моей жизни произошли большие изменения. Я познакомился с девушкой и стал водить такси. Бросил писать стихи, поскольку мне нечего сказать. И теперь развожу поэтов из баров по домам. Обычно работаю по двенадцать часов, иногда даже в выходные. В «Мокко» узнал о твоей рукописи. Аки Хваннгил и кто-то еще ее читал. Аки взял ее у соседа своей сестры, который знаком с издательским корректором. Вот что я тебе скажу, Гекла: у тебя есть природный дар. У тебя есть мужество. Пусть я больше не поэт, но у меня нюх на хорошую поэзию.
Я тебя никогда не забуду.
Твой друг навеки.
Старкад Пьетурссон
Зияние ночи
У мужа одна подушка, у меня другая, но мы делим общую простыню. Иногда оба лежим на спине, или он лежит на спине, а я на животе, иногда поворачиваемся друг к
