за-границу.
Случилось такъ, что это было опять въ московской голубой комнатѣ, гдѣ все стояло по-прежнему, только все немного повыцвѣло и постарѣло. Графъ исчезъ на цѣлый день — накупать разныхъ дорожныхъ вещей. Въ Москвѣ мы были проѣздомъ. Распрощавшись съ отъѣзжающей, я долженъ былъ вернуться въ Слободское съ Наташей и ея гувернанткой.
Такъ же, какъ и въ памятную для меня ночь, графиня угощала меня чаемъ; только на этотъ разъ, вмѣсто открытаго бархатнаго платья ее драпировало очень простое полотнянное, сшитое на дорогу.
Мы вспомнили объ одномъ и томъ же. Это я увидѣлъ по улыбкѣ графини.
— Старенькіе мы съ вами, выговорила она и бросила боковой взглядъ въ зеркало.
Не нужно было дѣлать ей пошлыхъ увѣреній въ вѣчной молодости: или взглядъ у меня притупился, или она ни крошечки не постарѣла. Все такъ же ей можно было дать отъ 35 до 30-ти лѣтъ, никакъ не больше; а ей стукнуло 38. Я это доподлинно зналъ: она старше меня на два съ небольшимъ года.
— Да, отвѣтилъ я, то что здѣсь было десять лѣтъ тому назадъ, ужь больше не вернется…
— Будто вы жалѣете объ этомъ? не то насмѣшливо, не то съ грустью спросила она.
— Зачѣмъ жалѣть…
— Однако, Николай Иванычъ, положа руку на сердце — что вы ко мнѣ чувствуете?
— Прежней страсти нѣтъ, выговорилъ я съ возрастающимъ волненіемъ, мозгъ переселилъ темпераментъ; зато онъ-же растолковалъ мнѣ, что вамъ въ сущности обязанъ я тѣмъ, что жилъ, а не прозябалъ. Что-бы тамъ ни было позади, нумеръ вынулся мнѣ хорошій, и этотъ нумеръ — вы!..
Она ничего не выговорила и, протянувъ мнѣ руку, пожала.
— И вы не бойтесь сказать мнѣ, продолжалъ я, что вамъ со мной стало тяжеленько — наступила другая полоса…
И на это она не отвѣтила; но руки не пожала.
— Не лучше-ли намъ проститься совсѣмъ съ нашимъ прошлымъ? спросилъ я твердымъ голосомъ, но тихо.
— Зачѣмъ-же это давать зарокъ? живо возразила она. Ничего такого не нужно. Какъ поживется — такъ и будетъ. Вы здѣсь останетесь одни, времени довольно, все обдумаете, и если надоѣстъ — раскланяетесь съ Платономъ Дмитричемъ; а не надоѣстъ — провѣдаете меня и сына вашего.
— Лучше не называйте его такъ! вырвалось у меня съ болью.
— Годъ много значитъ. Онъ очень умный мальчикъ, обомнется на чужой еторонѣ, и лучше пойметъ потомъ вашу доброту и заботу объ немъ.
Она говорила очень искренно: ей такъ хотѣлось, она этому вѣрила. Я ей не противорѣчилъ.
Но въ эту минуту мнѣ ее стало жаль, жаль не красавицу съ зелеными глазами и мраморнымъ тѣломъ, не того жаль, что мы прожили съ ней цѣлыхъ десять лѣтъ въ «преступной» связи, когда могли-бы, еслибъ она захотѣла, прожить ихъ иначе, нѣтъ не этого; а жаль ее, какъ женщину, каръ натуру, какъ умъ, какъ общественную силу.,
Я такъ и высказался ей въ первый и послѣдній разъ.
— Оставимъ меня, заговорилъ я, беря ее за руку, я на дорогѣ, изъ меня вышелъ человѣкъ; но вы, вы… я не хочу мириться съ тѣмъ, какъ вы прожили двадцать лѣтъ сознательной жизни. У васъ рѣдкая сила ума, рѣдкая выдержка, вы можете все понимать и все выполнить. И на что-же это пошло? На исправленіе графа Платона Дмитріевича и обученіе кандидата Гречухина!
И я даже расхохотался отъ злобнаго чувства, не къ ней, а за нее.
— А этого мало? спросила она спокойно.
— Развѣ вы на то была бы способны?
— Видно ни на что больше и не была никогда способна. Вы знаете меня, Николай Иванычъ. Я не люблю сваливать все на среду, на барство, на то, какъ насъ воспитали. Какъ уже это тамъ случилось — долго разсказывать; но я вышла вотъ такой, какой вы меня знаете: ни хуже, ни лучше. Ни осуждать себя, ни оправдывать я не желаю. Старалась быть вѣрной самой себѣ, — вотъ все мое достоинство. Вамъ кажется, что я съ моимъ умомъ, талантами, характеромъ могла бы сдѣлаться не знаю чѣмъ: писательницей, миссіонершей, поднять женскій трудъ въ русскомъ государствѣ!.. А на повѣрку выходитъ, что я не сумѣла даже привязать къ вамъ вашего роднаго сына, хотя страстно этого желала. Вы вотъ говорите, что я ваша учительница, въ хорошемъ или худомъ — не знаю; довольно и этого. Даже исправленіе графа Платона Дмитріевича не малая вещь; но ни за то, ни за другое я благодарности не принимаю; такъ случилось — вотъ и все!
— Вы сами не вѣрите вашимъ парадоксамъ! вскричалъ я.
— Хорошо, пусть будетъ по-вашему. Вѣдь я еще не собиралась умирать, съ вами я не прощаюсь… поживете и увидите, что я права. Мнѣ вотъ и подъ-сорокъ лѣтъ, я и съ характеромъ, но право не отвѣчу за то, что со мной будетъ черезъ полгода, если даже и останусь жива на желѣзныхъ дорогахъ.
Больше я ужь ея не допрашивалъ.
— И то пріятно, добавила она, что мнѣ удалось разглядѣть, какой вы хорошій человѣкъ; а за все, что вы понесли горькаго — простите. Вы еще очень молоды и сильны, и сами сейчасъ сказали, что на дорогѣ. Вѣруйте, что никому не удастся сдвинуть васъ — къ вамъ такая вѣра идетъ больше, чѣмъ ко мнѣ.
Простились мы друзьями — не больше.
L.
Только что уѣхали Кудласовы — умеръ мой отецъ. Я не попалъ на его похороны и прожилъ съ мачихой двѣ недѣли.
Съ отцомъ я видѣлся рѣдко. Онъ продолжалъ служить въ магистратѣ. Мной онъ «гордился», хотя и проговаривался, что не мѣшало бы какой-нибудь чинишко, для видимости. Совѣтовъ моихъ онъ слушалъ, а я давалъ ихъ по одному всего вопросу, по воспитанно моихъ сестеръ и братьевъ. Изъ братьевъ уже двое въ университетѣ, двое въ гимназіи. Сестры ходили въ пансіоны; но я ихъ перевожу въ губернскій городъ, вмѣстѣ съ мачихой, бабой хоть и не очень мудрой, но толковой. Чего бы кажется ближе: взяться за ихъ дальнѣйшее образованіе; такъ нѣтъ, мнѣ дочь какого-то князя Дурова и графини Кудласовой гораздо ближе. Но я бы не взялся за это, если бы и бросилъ домъ Кудласовыхъ. Образованіе они получатъ, какое можно, — я объ этомъ постараюсь, — но перевоспитывать ихъ уже поздно: только совать свой носъ и путать. Мальчики кончатъ курсъ и будутъ маячить такъ же, какъ и я грѣшный. Писать имъ надо отъ времени до времени, но опять-таки не навязываться съ высшими соображеніями. Только бы вышли на дорогу; а скажутъ или не скажутъ братишкѣ «спасибо» за его цѣлковые и за желаніе поддержать въ чемъ умѣеть — это ихъ
