Его только и любилъ, больше, разумѣется, за баловство; матери боялся и какъ-бы сознавалъ свое кровное родство и поразительное сходство съ нею.
— Вотъ и подите, говорила не разъ графиня, какъ природа шалитъ.
Она старалась меня ободрить, но не особенно удачно. Мое «призваніе» натыкалось ежедневно на какое-нибудь фіаско. Со всѣмъ этимъ я бы помирился рано или поздно, еслибъ въ мальчикѣ не начала сказываться далеко не симпатичная натура. Онъ по типу былъ — вылитая мать; но въ немъ засѣли крайности ея темперамента и душевнаго склада. Ея смѣлость выродилась въ дерзость, холодный разсудокъ — въ хитрость, самообладаніе — въ гордость и систематическое себялюбіе, — именно систематическое, потому что оно послѣдовательно проникало во всѣ его малѣйшіе поступки. Уходъ за нимъ былъ самый раціональный, какой только возможенъ для русскаго дворянскаго дитяти. Англичанка, дѣйствительно, пріучила его къ воздуху, водѣ и движенію. Мальчикъ скоро сдѣлался очень ловокъ и выносливъ, строенъ и смѣлъ до дерзости. Въ его зеленыхъ глазахъ зажигалась настоящая отвага, и въ эти минуты можно было имъ залюбоваться. И учить его стали толково, на началѣ широкой личной свободы и разносторонняго развитія всѣхъ способностей. Онъ быстро развивался, пяти лѣтъ болталъ на трехъ языкакъ правильно и бойко, во всякихъ играхъ и гимнастическихъ упражненіяхъ выказывалъ образцовую способность. Все, что этотъ ребенокъ говорилъ, было мѣтко, но жестоко, сухо, бездушно. Мать не могла этого не замѣчать; но внѣшность Коли пересиливала, и она начала закрывать глаза на его коренныя антипатичныя свойства.
Да и что-жь тутъ было дѣлать? Я не съумѣлъ привязать его къ себѣ, не съумѣлъ даже подчинить его своему вліянію, какъ старшія другъ и руководитель. Мои частыя отлучки не позволяли мнѣ заниматься съ нимъ безъ большихъ паузъ. Приставили къ нему наставника по моему выбору; но и онъ не добился никакихъ моральныхъ результатовъ. Мальчикъ зналъ уроки, даже щеголялъ своими успѣхами, но характеръ его не смягчался. Наказывать его не приводилось: онъ во всемъ держалъ себя съ тактомъ и величайшимъ «себѣ на умѣ»; но и мнѣ, и наставнику его, и даже графинѣ ясно было, что подъ этой безукоризненностью хоронился непочатыя уголъ властолюбія, тщеславія и эгоизма.
Минутами я доходилъ чуть не до бѣшенства, и каждое мое пребываніе въ городѣ стоило мнѣ цѣлаго года жизни. Незадача на моемз сынѣ глодала меня, и если я и съ этимъ помирился, то благодаря лишь натурѣ медвѣжатника. Какъ только мальчикъ сталъ понимать отношенія къ нему окружающихъ, онъ выражалъ свое нерасположеніе ко мнѣ въ очень вѣскихъ разговорахъ.
И мать, и законныя отецъ сказали ему, что его воспитаніе находится и подъ моимъ надзоромъ. Но онъ видѣлъ, что я не гувернеръ его, что у него есть наставникъ и учительница языковъ. Онъ и сталъ разсуждать: кто же я такой, и зачѣмъ вмѣшиваюсь въ его воспитаніе.
Вотъ онъ разъ и обратился ко мнѣ съ такииъ вопросомъ:
— Monsieur Гречухинъ — скажите, вы управитель у папа?
— Я управляющій его имѣньями, поправилъ его я.
— Это все равно. А зачѣмъ maman и папа говоритъ, что я долженъ васъ слушать? Вѣдь вы ѣздите къ мужикамъ. Это ваша должность. У меня есть monsieur Павловъ и mademoiselle Surot? А вы что такое?
И все это я, поневолѣ, глоталъ. Мой родной сынъ, семилѣтній младенецъ, спрашивалъ меня — Авы что такое?
Тутъ было, по увѣренію графини, кровное родство — и давало оно такіе блестящіе результаты; а совсѣмъ чужая Наташа къ тому времени выровнялась въ прелестное созданіе и чуть не молилась на меня. На нее тратили гораздо меньше, ею мать не интересовалась, графъ сталъ къ ней тоже равнодушнѣе съ тѣхъ поръ, какъ родилось свое законное чадо; а она съ каждымъ годомъ расцвѣтала не красотой, не свѣтскостью, не блескомъ, а безконечной добротой и широкимъ пониманіемъ своихъ человѣческихъ обязанностей. Она, должно быть, родилась съ чувствомъ долга. Я ее и не думалъ морализировать. Я бесѣдовалъ съ ней почти какъ съ большой, выбиралъ ей книги, указывалъ на жизнь; а остальное додѣлало золотое сердце.
Въ то время, какъ сводный братъ ея спрашивалъ меня: что я такое», Наташа говорила мнѣ чуть не каждый день:
— Вы мнѣ отецъ, вы мнѣ другъ, вы мнѣ все.
Позналъ я тогда, что такое — возмездіе, раздаваемое рокомъ!
XLVII.
Я забѣжалъ впередъ на цѣлыхъ шесть лѣтъ: понятно, я жилъ всего сильнѣе въ сынѣ моемъ. Я пересталъ окончательно перебирать нашу связь и ея нравственное значеніе; я «переросъ» это, какъ говорила графиня. Сначала я, въ качествѣ доморощеннаго психолога и дилетанта, сталъ заниматься супружеской невѣрностью, «an und für sich». Все я прочелъ по этой части, все, что только есть крупнаго у англичанъ, у нѣмцевъ, у французовъ и у насъ, и пришелъ къ тому чистосердечному убѣжденію, что этой вещью слишкомъ занимаются, слишкомъ много въ нее вводятъ ненужной грязи, пошлой фразы или сентиментальнаго резонерства. Я не почувствовалъ себя солидарнымъ ни съ однимъ любовникомъ, а я не смотрю на себя, какъ на героя. Всѣ они выѣденнаго яйца не стоятъ — говорю это безъ малѣйшей злобы, безъ малѣйшаго ухарства. Ни одинъ не былъ въ моей кожѣ, а мое положеніе самое обыкновенное на Руси. Не однѣ книги, а жизнь просвѣтила меня. Какъ я поѣздилъ въ Москву, въ Петербургъ, въ усадьбы, губернскіе и уѣздные города, какъ позналъ, что такое бракъ у насъ, на Руси, во всѣхъ слояхъ и состояніяхъ, то и пришелъ къ тому, быть можетъ чудовищному, но вѣрному выводу, что преступная связь едва-ли не изъ самыхъ чистыхъ. Не діалектика графини окончательно меня обезоружила, а собственный опытъ, житейскій и умозрительный.
Предо мной была жизнь, настоящій кряжъ ея, безповоротно въѣвшійся въ землю. Ничѣмъ своротить его нельзя было. Женщины, какъ графиня, живутъ и родятся, все равно, что разновидности естественной исторіи. Еслибъ ихъ тянуло попробовать, примѣрно, Рахметовскихъ упражненій, у нихъ хватило бы на это натуры; но онѣ не хотятъ — «et tout est dit», какъ выражается графъ въ припадкахъ земскаго либерализма.
Очень хорошо сдѣлала и графиня: настояла-таки на томъ, чтобъ я прочелъ всю «Человѣческую комедію» Бальзака и посидѣлъ надъ его «Физіологіей брака». Когда я проштудировалъ Бальзака, то, во-первыхъ, призналъ его великимъ романистомъ нашего вѣка, разумѣется, во французской шкурѣ— а во-вторыхъ, извлекъ и изъ него, что все возможно, вплоть до приличнаго, серьезнаго и великодушнаго прелюбодѣянія графини Кудласовой съ ея управителемъ Николаемъ Гречухинымъ.
Да врядъ-ли бы кто изъ бывалыхъ русскихъ заклеймилъ этимъ именемъ то, что между нами было на протяженіи цѣлыхъ семи лѣтъ. Я не спрашивалъ, исполняла ли графиня свои супружескія обязанности, или
