половина, и они заполонили дворик разномастными стульями, созданными с разницей в десятилетия. Насколько я могла разобрать, братья с сестрами затеяли спор, с удивительной непринужденностью переходивший от рассуждений о распутстве правящей партии к сравнению двух разных марок плавленого сыра.
Лука сидел напротив меня, расплываясь в лукавой ухмылке всякий раз, когда какой-нибудь родственник просил еще стаканчик ракии – особого бренди, которое в горах варили в ваннах пожилые бабушки и продавали на обочине в бутылках из-под колы. От алкоголя я еще пуще вспотела. Уже смеркалось, но температура стабильно держалась в районе тридцати семи градусов, а я давно привыкла, что везде висят кондиционеры. Всего один шот бренди, и во рту разгорелся пожар, как будто я зажженный факел проглотила. Неужели я правда пила это в детстве? Да еще как лекарство? Как будто прочитав мои мысли, восьмилетний двоюродный брат Луки брякнул на стол стеклянную стопку и пьяно рыгнул.
Надо было все-таки ехать в хостел, подумала я, когда компания огласила двор заливистым смехом. Язык, который для меня так долго существовал только в прошедшем времени, вдруг ожил в разговоре и кричал из радиоприемника. Стоило мне что-то сказать, как кто-то непременно поправлял мою по-детски примитивную грамматику. В горле клокотали слова на английском, и я еле держала их в себе.
Но теперь все эти родственники, уже принявшиеся за вторую бутылку ракии, прозвали меня Американочкой. Я с досадой обдумала это противное слово, но никак не могла соорудить грамматически состоятельное предложение, чтобы потягаться с ними. Под конец моя стеснительность перекрыла всякий плодотворный ход мыслей, и я, смирившись, села есть в одиночестве.
После я забралась на крышу и сидела, сдерживая слезы.
– О чем я только думала? – пожаловалась я Луке, который пошел за мной следом. – Мне тут не место.
Луке всегда делалось не по себе, когда я грустила, и он отвернулся. Только потому, что сам он в расстроенных чувствах любил побыть в одиночестве и хотел мне тоже дать побыть наедине с собой. Но время шло, а легче мне не становилось, так что он подсел рядом, для пущего сцепления подтянув колени к груди и упершись босыми ногами в глиняную черепицу.
– Ты просто устала, – сказал он.
Он обхватил меня рукой за плечо, сначала робко, но потом облокотился всем весом.
– Я хочу домой, – сказала я, прекрасно сознавая, что понятия не имею, где это.
Утром стало полегче. Ночью после перелета и смены часовых поясов я без задних ног отсыпалась на диване в гостиной, и снов мне не снилось; изношенная обивка сохранила ромбовидный узор ровно настолько, чтобы отпечататься у меня на щеке. Это был тот самый давнишний диван, в безобидном смысле слова узнаваемый – обычный старенький диван дома у старого друга.
И все-таки я напряглась, когда увидела на кухне Луку. Он уже достал себе из шкафчика тарелку и спросил, достать ли мне тоже. Только неловкость между нами никуда не делась: он слишком рано отдернул руку, и фарфор чуть не выскользнул у нас из рук. Я благополучно поставила тарелку на столешницу и стала перебирать в уме архив дежурных тем для разговора, сперва подыскивая что-то остроумное, а потом уже хоть что-нибудь.
Я намазала «Нутеллу» на остатки вчерашнего хлеба, а Лука замешал в кувшине кислотно-желтую «Цедевиту». В рамках программы по общественному здравоохранению нас выстраивали на школьном дворе в две линейки и выдавали стаканчики с жидкостью из мучнистого порошка с витаминами, замешанного на воде, чтобы мы получали хоть какие-то питательные вещества, когда еды было не достать. Никто не ожидал, что целое поколение подсядет на эту бурду – лимонад на стероидах, – но так уж вышло, и компания-производитель стала самой успешной фармацевтической компанией страны.
Я поднесла стакан к губам и ощутила во рту вкус шипучего сока.
– Вот чего мне в жизни не хватало.
– А в Америке не продают «Цедевиту»? – спросил Лука. – Я думал, у них там есть все что угодно.
– В Америке она никому не нужна. Это же еда военного времени. Кстати говоря.
Я вспомнила, что привезла Луке с его домашними гостинцев, в основном из съестного, что мне самой было в новинку по приезде в Америку.
– Совсем забыла. Я вам кое-что привезла. Глупо, наверное.
– Подарочек мне? – голос у Луки стал вдруг такой приторный, что на секунду я подумала, будто он надо мной издевается. – А где он?
В гостиной, расстегнув чемодан, я достала полиэтиленовые пакеты, составлявшие треть багажа. Внутри была футболка с надписью «I ♥ NY», пакетик «M&M's», корзиночки с арахисовым маслом «Reese's» и баночка арахисовой пасты «Jif», а еще три пачки мак-н-чиз быстрого приготовления. Так неудобно было дарить ему мешок с подарками для маленького мальчика.
– Я немного недооценила здешнее положение дел. Уверена, у вас уже все это есть…
– Круто! А это что? – спросил Лука.
Он достал арахисовое масло и попытался понюхать его через крышку.
– Ты правда такого не пробовал? Но у тебя же есть мобильник. Мне в Америке его только недавно купили.
– Мобильники у нас появились только потому, что правительству несподручно было восстанавливать разбомбленные телефонные кабели. Но у всех прямо крышу сорвало, сама понимаешь, – с трудом проговорил Лука, уплетая арахисовую пасту. – Такая мелочность. Все в этой сраной стране получают чертову зарплату, спускают до последнего на шмотки из Западной Европы, а потом еще ноют, что денег нет. Придурки.
– Вот что случается, если ввести запрет на «левайсы», – ответила я.
На пике коммунизма джинсы стали символом протеста, американщины. И почему-то эта аура так и не выветрилась.
– Жалко, я не знал, что ты приедешь. Выпросил бы для себя пару.
– Ана, – донесся голос Айлы с верхнего этажа. – Можешь подойти?
– Я раньше думала: сдались людям эти джинсы дурацкие.
– А правда вкусно, – сказал Лука, зачерпывая очередную ложку арахисовой пасты.
Я залпом допила остатки «Цедевиты» и пошла наверх.
Айла оказалась у себя в спальне среди вороха разнородных носков.
– Тебе постирать ничего не нужно? – спросила она. – Завтра обещали дождь, так я хотела все сегодня развесить. Иди сюда, садись.
Я села в позу лотоса напротив нее и стала выбирать из кучи парные носки.
– Прости, если родня тебя вчера потрепала. Я совсем не подумала.
Но я понимала, что закатить такой банкет в мою честь – это высший комплимент.
– Было здорово, – ответила я. – И ужин, и вообще.
– Так как там у тебя? – спросила она. – В Америке? С семьей?
По правде, отношения у нас сейчас были натянутые. Я всего раз общалась
