видеокассетах, и даже пили вино рислинг. Вино мне не понравилось – кислятина страшная, но я делал вид, что пью, чтобы не позориться. А кино понравилось. Правда, я его не помню, поскольку, когда выключили свет, Лариса села рядом со мной. Народу было много, на диване было тесно, и мне пришлось положить руку на спинку дивана. Голова Ларисы оказалась на моем плече, а рука на моей ноге. Я замер. Волосы Ларисы щекотали мне подбородок, но я боялся пошевелиться, прислушиваясь к чуть заметным движениям пальцев Ларисы на моем бедре.
После кино свет не включили, но включили музыку. Конечно, медляки. Лариса взяла меня за руки и положила их куда-то в район своей талии, но не совсем. Родина никогда еще не была так близко. С моим попкорном что-то случилось. Он исчез. Правда, забрал с собой и мозг. Мое тело больше мне не подчинялось. Я ничего не делал, хотя, наверное, должен был проявлять какую-то инициативу. Я весь превратился в какой-то огромный сенсор, который фиксировал миллион прикосновений тела Ларисы к моему телу. Лариса положила руки мне на шею и не отрываясь смотрела в глаза. Ох уж эти бенгальские огни… Под финал медляка она, чуть прикоснувшись губами к моему уху, отчего у меня по позвоночнику тут же пробежал разряд тока, тихонько сказала: «Я сейчас уйду в ту комнату, ты подожди пять минут, а потом приходи». Спокойно, как ни в чем не бывало, она повернулась и вышла в ту самую «ту комнату».
За эти пять минут я пережил столько, сколько не переживал за всю жизнь. Я понял, зачем Лариса Витальевна Родина позвала меня в свою комнату. Несмотря на то что, когда в разговорах с парнями речь заходила о сексе, я многозначительно ухмылялся, у меня не было никакого опыта. Нет, я, конечно, целовался с девчонками и даже пытался прикасаться ну… Но чтобы, типа, по-настоящему, вот совсем… Этого не было никогда. Мне стало страшно до того, что аж затошнило. Но отступать было некуда. И через пять минут, приоткрыв дверь, я на деревянных ногах вошел в ту комнату. Впрочем, деревянными были не только ноги.
Я вошел и оцепенел. Свет от фонаря, чуть покачивающегося на сильном ветру за окном, теплым прямоугольником застилал разложенный диван, стоящий у стены, на котором передо мной лежала Родина. Совершенно обнаженная. То есть голая. Ее смуглое тело словно плавало в лучах золотого света. И эти лучи, лаская ее всю, обнимая каждый волосок, каждую родинку, растворялись, пропадая в тенях, скрывавших запретные тайны. Рядом с ней на подушке лежал презерватив. Она была страшно красивая. Именно в этот момент я понял, что значит это выражение. Я видел, конечно, голых женщин. В журналах и фильмах. Но вот так… В горле у меня моментально пересохло.
«Раздевайся и иди сюда», – тихо сказала Родина, не отрывая от меня взгляда, подвинулась к краю дивана и постучала ладошкой слева от себя. Меня затрясло мелкой дрожью, как сифон, в который заправили слишком много газа. Заледеневшими в секунду руками я стащил с себя всю одежду, оторвав при этом пару непослушных пуговиц, и подошел к дивану. Лариса не шевелилась. Я понял, что для того, чтобы лечь рядом, мне придется перелезть через Родину. Все мое существо превратилось в одну натянутую струну, которая звенела от каждой искры бенгальского огня, не отпускавшего меня ни на секунду. Поставив левое колено на край дивана, я оперся руками по сторонам от Ларисиных плеч и перенес правую ногу через Родину. В тот момент, когда мое правое колено приземлилось на диван, совершилось нечаянное, чуть ощутимое соприкосновение меня с белеющим подо мной треугольником, который подчеркивал хорошо сохранившийся летний загар Ларисы. Всего лишь доля секунды. Но этого было достаточно. Струна порвалась. Тело мое взорвалось, словно было начинено динамитом, комната несколько раз перевернулась вокруг своей оси, мне чем-то обожгло затылок, и все кончилось. Я стоял над Родиной в странной позе и испуганно смотрел ей в глаза. Лариса недоверчиво потрогала свой животик и с неопределенной интонаций спросила: «Ты в первый раз, что ли?» Говорить я не мог. Мне было страшно стыдно. Перебравшись наконец-то через Ларису, я отвернулся к стенке и натянул на себя одеяло. Но разве спрячешься от такого под одеялом? Чувство такой тотальной катастрофы до этого момента было у меня только два раза в жизни: когда я обосрался в детском саду и когда Димочка стащил с меня штаны при всей школе.
Надо отдать Ларисе должное. Она утешила меня, как могла, сказав, что такое бывает, что в этом нет ничего страшного. Пообещала никому не рассказывать. Но я все равно в этот вечер уже ничего не смог. И не мог еще долго. Боялся, что опять опозорюсь. Не знаю, сдержала ли Родина свое обещание, но, когда я видел ее в школе болтающей с девчонками, мне казалось, что говорят они про меня. Это было ужасно. Я трусил и вместо того, чтобы реабилитироваться, предпочел избегать встреч с Ларисой. А через пару месяцев она окончила школу и уехала учиться в другой город. Больше я ее никогда не видел. Хорошо, что мы не встретились ни в офлайне, ни в соцсетях. Пусть Родина всегда будет такой: желанной, юной, зеленоглазой, богиней.
А когда зажигают бенгальские огни, знаете, о чем я думаю? Правильно. О попкорне.
Не знаю, куда бы меня завели неисповедимые пути перестройки и подросткового возраста, если бы я случайно не сходил вместе с родителями на выборы. В Советском Союзе выборы были честнее, чем сейчас. Тогда «выбирали» из одного. Сейчас, конечно, то же самое, но сейчас делают вид, что кандидатов много. А в СССР все было по-честному. Вот вам один кандидат. Идите и голосуйте. Но я не о политике. Не знаю уж, как меня угораздило пойти с родителями, поскольку в том возрасте я стремился как можно меньше общаться с папой и мамой и как можно больше с девочками и самим собой. Но факт. Я оказался на выборном участке, который находился, естественно, в судьбоносном клубе завода «Питкяранта». Чтобы заманить людей на выборы, власти всегда устраивали праздник. В этот день в клубе продавался всякий дефицит: от книг до колбасы, кроме того, в афишах значился спектакль народного театра. И вот, совершенно случайно заглянув в зал, я увидел на сцене моих ровесников в мушкетерских плащах со шпагами и ровесниц в платьях с кринолинами. Не
