ночное небо. Луна, звезды, бескрайняя чернота, вселенная. Глядя на это небо, она почти способна вновь поверить в Бога, в то, что непостижимое — часть божественного порядка, что все так, как должно быть.
Ах, если бы.
Чем-то внезапно разбуженная, Бет подскакивает в постели и, затаив дыхание, прислушивается с широко раскрытыми глазами. Что это было? Она смотрит на будильник. 3:23. Ну вот, опять! Сердце у нее готово выскочить из груди. Она садится прямее, глаза раскрываются еще больше.
Кто-то ходит там, внизу, кто-то большой и грузный, не одна из девочек. С тех пор как Бет переехала сюда, она никогда ничего не запирала — ни дом, ни машину. И она не знает никого, кто запирал бы. На Нантакете дома и машины запирают только отпускники. Заходи кто угодно. Снова эти тяжелые шаги! Вор? Насильник?
Джимми?
Она с колотящимся сердцем выходит из спальни, жалея, что она единственный взрослый человек в доме и нельзя послать вниз посмотреть, что происходит, кого-то другого. Дойдя до лестницы, она останавливается на верхней ступеньке и прислушивается. Ничего не слышно. Может, ей просто почудилось? В последнее время ей снятся такие яркие сны. Может, и шум внизу ей тоже приснился? Она уже разворачивается, чтобы вернуться обратно в постель, как вдруг слышит скрип половицы. Не почудилось. Не приснилось.
Перед тем как двинуться вниз по ступенькам, Бет замечает в коридоре теннисную сумку Джессики. Она расстегивает молнию, достает дочкину ракетку и выставляет ее перед собой, словно меч. Не очень понятно, чем ей поможет теннисная ракетка, если она в самом деле обнаружит в доме вора или насильника (подача никогда ей особенно не удавалась), но не с пустыми руками она чувствует себя несколько уверенней.
Держа свой меч-ракетку наперевес, она на цыпочках спускается по лестнице и через темную гостиную идет в кухню. Там, досчитав до трех, она включает свет, и вот он, голубчик, улыбающийся и застигнутый с поличным. И вдрызг пьяный.
— Джимми, какого черта ты здесь делаешь?
Он жмурится и моргает, потом прикрывает глаза ладонью, пытаясь защититься от внезапно вспыхнувшего электрического света, ослепительно-яркого после кромешной темноты. Лицо у него блестит от пота, кепка с эмблемой «Ред сокс» перевернута козырьком назад и сдвинута набекрень, от него несет табаком и перегаром.
— Я пришел передать тебе вот это.
Он протягивает ей белый конверт вроде того, в какие вкладывают поздравительные открытки.
— О нет. Иди и скажи своей подружке, что день рождения у меня в октябре и никакие открытки от нее мне не нужны.
— Это от меня, и она не моя подружка. — У Бет замирает сердце. Если он сейчас скажет: «Она моя невеста», Бет изобьет его до смерти этой теннисной ракеткой. Честное слово. — Мы разошлись. Я от нее съехал.
Кровь приливает обратно к ее голове. Руки, сжимающие ракетку, слегка расслабляются.
— Ну, мне жаль, что у вас ничего не вышло, но ты не можешь вот так взять и просто вернуться сюда.
— Я и не собираюсь. Я просто хотел отдать тебе это.
Он сует ей конверт.
Опасаясь прикоснуться к тому, что скрывается внутри, Бет осторожно протягивает ракетку, и Джимми кладет на нее конверт. Вытянув ракетку перед собой, как будто несет дохлую мышь или что-нибудь омерзительное и потенциально ядовитое, Бет отходит в другой конец кухни и сбрасывает конверт на обеденный стол.
— Вот, я его взяла. Теперь можешь уходить.
Она указывает ракеткой на дверь.
— Давай сначала поговорим?
— Ты не в том состоянии, чтобы вести с тобой разговоры.
— Я в полном порядке.
— А по запаху и не скажешь.
— Пожалуйста.
— Сейчас четвертый час ночи.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— У тебя были месяцы, чтобы со мной поговорить. Ты прибежал ко мне только потому, что твоя подружка тебя выставила.
— Она не моя подружка, и она меня не выставляла. Это я от нее ушел. Сам.
— Уходи, — говорит Бет так настойчиво, как только может, не повышая голоса. Не хватало только разбудить девочек.
— Ты откроешь конверт до того, как я уйду?
— Нет.
Она поворачивается к двери. Если он не намерен уходить, значит уйдет она. На часах четвертый час ночи. Она возвращается в постель.
— Бет! — Он ловит ее за руку, не давая уйти. — Посмотри на меня.
Она вскидывает на него глаза.
— Я скучаю по тебе.
— Скучай дальше.
— Я правда скучаю.
— Ты скучаешь по мне только потому, что у тебя никого нет.
— Я все это время скучал по тебе.
— Уходи.
Не отпуская ее руки, он притягивает ее к себе и целует.
От него пахнет потом, пивом и сигарами. Ей следовало бы испытывать к нему отвращение и чувствовать себя оскорбленной. Ей следовало бы вышвырнуть этого жалкого пьяницу за порог, предварительно ударив его по голове ракеткой-мечом. Но вопреки всякой логике она выпускает из рук свое оружие и растворяется в его поцелуе.
Теперь он стаскивает с нее ночную рубашку, и она не сопротивляется. Он по-прежнему целует ее, царапая ей лицо своей бородой, и она отвечает на его поцелуи, а где-то в ее голове возмущенный внутренний голос вопит: «ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ?!» Однако второй голос, представляющий другую часть ее существа, вполне спокойно ему отвечает: «Ш-ш-ш, мы поговорим об этом потом. А теперь умолкни и расстегивай его ширинку».
В следующее мгновение они уже лежат на кухонном полу. Она голая, его джинсы спущены ниже колена, но ботинки и рубашка по-прежнему на нем. За все пятнадцать лет, что они знакомы, они ни разу не делали это на кухонном полу. Вообще говоря, она никогда не бывала голой за пределами своей спальни и ванной.
Он овладевает ею торопливо, жадно и без прелюдий, и, несмотря на то что лежать на твердом полу больно и все заканчивается примерно через минуту, это неожиданно хорошо. Абсолютно глупо и, вероятно, опрометчиво, но неожиданно и несомненно хорошо.
Бет вдруг мерещится какой-то звук наверху. Неужели проснулся кто-то из девочек? О господи, они с Джимми слишком шумели, и теперь кто-то из девочек, похоже, спускается по лестнице, чтобы посмотреть, что происходит! Бет спихивает Джимми с себя и принимается поспешно натягивать трусы и ночную рубашку.
— Быстрее, кажется, мы разбудили девочек! — шепчет она. — Надевай штаны!
Он прислушивается и не делает никакой попытки одеться.
— Я ничего не слышу.
Он прав. Все тихо.
— Тебе лучше уйти.
— Хорошо, но можно, мы сначала поговорим?
Джинсы у него по-прежнему находятся где-то в районе коленей.
— Не сейчас. Как-нибудь потом. В дневное время, когда ты будешь трезвый
