на ее босые пятки, слыша, как они шуршат по каменным плитам пола, он вдруг ощутил слабость. Через пару минут она вернулась, держа в руках стаканы с апельсиновым соком – вкус настоящего сока, выдавленного из апельсинов, был ему незнаком. Он стоял в нерешительности у низенького столика, думая, не хочет ли она, чтобы он сейчас ушел. Он бы не возражал. Они пили сок в молчании. Потом она поставила пустой стакан на столик и сделала то, от чего он едва не упал в обморок. Ему даже пришлось сохранить равновесие, схватившись за подлокотник диванчика. Она подошла к входной двери и, встав перед ней на колени, вдвинула тяжелый дверной засов в каменный пол. Потом вернулась к нему и взяла за руку.
– Иди со мной.
Она подвела его к подножию лестницы, остановилась и внимательно на него посмотрела. Ее глаза сияли.
– Боишься?
– Нет, – соврал он хриплым голосом. Ему надо было прокашляться, но он не посмел, чтобы не показаться слабым, или глупым, или больным. Чтобы вдруг не пробудиться от этого сна. Лестница была узкая. Она шла впереди и вела его вверх по ступенькам, а он крепко держался за ее руку. Оказавшись на верхней площадке, он увидел прямо перед собой ванную комнату и, как и внизу, две двери – слева и справа. Она потянула его вправо. Комната его поразила. Там царил полнейший беспорядок. Кровать была не убрана. На полу рядом с корзиной для грязного белья маленькой кучкой лежало ее нижнее белье в пастелевых тонах. Этот вид тронул его до умиления. Когда он постучал в дверь, она, должно быть, собиралась все это постирать на будущую неделю, как обычно люди делают в субботу утром.
– Снимай башмаки и носки!
Он присел перед ней и поступил, как было сказано. Ему не нравились глубокие бороздки сгиба на верхней части его остроносых ботинок и их задранные носы. Он затолкал их под стул.
Она рассудительным тоном задала деликатный вопрос:
– Ты обрезан, Роланд?
– Да. То есть нет!
– В любом случае тебе нужно сходить в ванную и хорошенько подмыться.
Ее просьба показалась ему вполне разумной, и от этого его возбуждение прошло. Ванная комната была малюсенькая, с розовым ковриком, узкой ванной и с душевой кабинкой за стеклом. Душ на хромированной рейке и пушистые белые простыни на полотенцесушителе, которые напомнили ему дом. На полочке над ванной он заметил крутобокий флакон ее парфюма с этикеткой «Розовая вода». Помня, что она не в первый раз отправила его мыться, он проделал эту процедуру очень тщательно. Больше всего он боялся ее прогневить. Одеваясь после душа, он выглянул из окошка под навесом. Перед ним простирались огромные поля до уже начавшегося разливаться Стаура, с илистыми кочками, торчавшими из серебристых вод, точно горбатые спины речных чудовищ, с клочьями водорослей и парившими над рекой стаями чаек. Двухмачтовый парусник покачивался на середине реки, сносимый течением. Что бы ни происходило в этом запертом коттедже, в мире ничего не менялось. Хотя нет. В ближайший час все изменится.
Когда он вернулся, она уже прибралась в комнате и откинула наброшенное на кровать одеяло.
– Вот так будешь делать всякий раз.
Ее намек на будущее снова его возбудил. Она жестом пригласила его присесть рядом на кровать. Потом положила руку ему на коленку.
– Ты не позаботился о противозачаточных средствах?
Он не ответил. О таких вещах он никогда не думал и не разбирался в них.
– На полуострове Шотли я, наверное, единственная женщина, которая принимает пилюли, – сказала она.
Эти слова тоже не имели для него никакого смысла. Он мог полагаться только на правду, на самое очевидное в данный момент. Он посмотрел на нее и произнес:
– Мне правда нравится быть вместе с вами.
Как только слова сорвались с его языка, они показались ему детским лепетом. Но она улыбнулась, притянула к себе его лицо, и они поцеловались. Не слишком долго, не слишком чувственно. Он подчинялся ей. Сначала их губы, потом легкое соприкосновение кончиками языков, а потом одни только губы. Она легла на кровать, откинувшись на подушки, и сказала:
– Разденься, я хочу на тебя посмотреть.
Он встал и снял гавайскую рубашку через голову. Старые дубовые половицы скрипели под его тяжестью, когда он встал на одну ногу, чтобы стянуть штаны. Обуженные мамой, чтобы он выглядел модным мальчиком, они туго обтягивали щиколотки. Он считал, что был в хорошей физической форме, и не стеснялся стоять раздетым перед Мириам Корнелл.
Но она резко уточнила:
– Все сними!
И тогда он стянул трусы и бросил их на пол.
– Так-то лучше. Мило, Роланд. Только посмотрите!
Она была права. Он еще никогда не испытывал такого предвкушения. Даже при том, что она пугала его, он ей полностью доверял и был готов исполнить все, о чем бы она ни попросила. Все то время, что он мысленно проводил вместе с ней, а до этого все столь смущавшие его уроки музыки были лишь предварительными упражнениями в том, что должно было произойти сейчас. По сути, это было одно долгое упражнение. Она должна подготовить его встретить смерть и – с радостью испариться. Он выжидательно глядел на нее. Что же он увидел?
Эти воспоминания потом уже никогда его не отпустят. По стандартам того времени у нее была двуспальная кровать, чуть больше полутора метров в ширину. Две пирамидки из двух подушек. Она сидела перед одной пирамидкой, поджав колени к груди. Покуда он раздевался, она сняла с себя кардиган и джинсы. Ее трусики, как и ее футболка, были зеленого цвета. Хлопчатобумажные, не шелковые. Футболка была мужская, большого размера, и ему, наверное, следовало бы встревожиться о сопернике. Складки ткани, хлопка с начесом, казались ему, пребывавшему в возбуждении, необычайно соблазнительными. И глаза у нее были тоже зеленые. Раньше ему казалось, что в них есть что-то жестокое. Но теперь их цвет скорее представлялся ему дерзким. Она могла делать с ним все, что ни пожелала. На ее голых ногах виднелись следы летнего загара. Округлое лицо, раньше казавшееся ему неподвижным, как маска, теперь выглядело ласковым и открытым. Струившийся в окошко спальни дневной свет подчеркивал ее сильные скулы. В это субботнее утро она не накрасила губы помадой. Волосы, которые она на уроках убирала в пучок, теперь рассыпались тонкими прядями по плечам, а когда она шевелила головой, легкими волнами вздымались вверх. Она смотрела на него знакомым ему спокойным, чуть насмешливым взглядом. Что-то в ее внешности его забавляло. Она стянула с себя зеленую футболку и бросила ее на пол.
– Пора тебе поупражняться снимать с девушки бюстгальтер.
Он взобрался на кровать и встал на колени рядом с ней. Хотя у него дрожали пальцы, оказалось очень просто вынуть крючки из петель. Она откинула одеяло и верхнюю простыню. Она смотрела ему прямо в глаза, как будто пытаясь не дать ему пялиться на свои груди.
– Залезай, – пригласила она. – Иди ко мне.
Она легла на спину, вытянув руку в сторону. Ей хотелось, чтобы он положил голову на эту руку или ей под мышку. Свободной рукой она натянула на них одеяло, повернулась на бок и притянула его к себе. Ему было неловко. Это все ему напоминало, как мать обнимает ребенка. И он подумал, что ему следует взять инициативу в свои руки. Потому он твердо решил не позволить ей обращаться с собой как с младенцем. Но насколько твердо? Ощущение того, что он оказался в ее объятиях, было похоже на внезапное, неожиданное блаженство. Так что выбора у него не оставалось. Она приблизила его лицо к своим грудям, и, видя только эти два полушария, он взял в рот ее сосок. Она содрогнулась и пробормотала: «О господи!» Он лихорадочно вдохнул воздух. Они лежали лицом к лицу и целовались. Она направила его пальцы себе между ног и показала, что делать дальше, а потом убрала руку. И прошептала:
– Нет, нежнее, медленнее, – и закрыла глаза.
И вдруг она отшвырнула одеяло и, оседлав его, выпрямилась – и тут все свершилось, закончилось. Так просто! Словно фокус с исчезающим узлом, завязанным на мягкой веревке. Он лежал в размягченном изумлении, ища ее руки, не в силах сказать ни слова. Вероятно, прошло всего
