на уроке, что их тела на 93 процента состоят из воды. Она должна выкипеть белым паром, а оставшиеся 7 процентов превратятся в клубы дыма, похожего на сигаретный, и развеются ветром. Или будут сметены ураганом, возникшим после ядерного взрыва. Так что ему не удастся вместе с друзьями сбежать на север, прихватив рюкзаки с запасом провизии на первое время, они не спасутся, подобно персонажам Даниэля Дефо, что покидали Лондон в чумной год [34]. Да Роланд и не верил в приключение с чудесным спасением. Оно просто отвлекало его от мыслей о том, что на самом деле могло бы произойти.
Он никогда не размышлял о своей смерти. Он был уверен, что обычные ассоциации – тьма, холод, безмолвие, гниение – тут неуместны. Эти состояния можно было ощутить и понять. А смерть находилась по ту сторону тьмы, даже за гранью небытия. Как и все его школьные друзья, он не верил в загробную жизнь. Они просиживали на обязательной воскресной службе и, морщась, слушали, как заезжие викарии истово восхваляли и молили несуществующего бога. Мальчики считали высшей доблестью никогда не вторить молитвам и не закрывать глаза, не склонять головы, не приговаривать «аминь» и не петь гимны, хотя все при этом пялились в молитвенники, раскрытые наобум просто из вежливости. В свои четырнадцать лет они с воодушевлением переживали новый опыт приятного в своей дерзости бунта. Они ощущали вкус свободы, будучи или чувствуя себя грубоватыми строптивцами. Их излюбленным жанром была сатира, пародия, насмешка, они обожали смешно передразнивать интонации учителей и их любимые фразочки. Они и друг с другом были язвительны, безжалостны, хотя и оставаясь при этом закадычными друзьями. И всему этому, всем им суждено скоро испариться… Он не понимал, как русские могли бы дать слабину и отступить на глазах у всего мира. Обе стороны, заявлявшие, что борются за мир, непременно, из чувства гордости и чести ради, соскользнут в войну. Один обмен несильными ударами, один потопленный корабль может запалить вселенский пожар. Школьники знали, что именно так началась Первая мировая война. Они же писали сочинения по истории на эту тему. Каждая страна уверяла, что не хочет войны, и все они бросились в кровавую схватку с безоглядной яростью, которую весь мир до сих пор обсуждал и пытался понять. На этот раз не останется никого, кто мог бы этим заняться.
А что делать с первым сексуальным контактом, с этим манящим и опасным горным кряжем впереди? Его сметет вместе со всем прочим. Лежа в кровати без сна, он вспомнил слова приятеля: «А вдруг ты умрешь, так и не узнав, что это такое?» Это.
На следующий день, в субботу 27 октября, начинались короткие каникулы. В это время не было ни субботних уроков, ни спортивных игр. Школьные занятия должны были возобновиться в понедельник. К некоторым лондонским мальчикам приехали родители. У парня шестого года обучения был номер газеты «Гардиан», и он дал его Роланду почитать. В Карибском море американцы пропустили русский танкер с нефтью, направлявшийся на Кубу. Они сочли, что там только нефть. А русские корабли с ракетами, в открытую размещенными на палубе, замедлили ход или встали на якорь. Но в этом регионе появились русские подводные лодки, а новые снимки с разведывательных самолетов показали, что работы на местах базирования ракет на Кубе продолжались. И ракеты были готовы к запуску. В Южной Флориде, на островах Ки-Уэст, продолжалось наращивание американских вооруженных сил. Было похоже на то, что план состоял во вторжении на Кубу с целью уничтожения ракетных установок. Приводилось высказывание одного французского политика, который говорил, что мир «балансирует» на грани ядерной войны. И очень скоро будет слишком поздно давать заднюю.
Для празднования так называемых каникул кухня решила приготовить всем яичницу-глазунью. Поскольку кое-кто из учеников ненавидел яичницу или жир, в котором плавали жареные желтки, Роланду досталось целых четыре яйца. После завтрака он нашел заместителя директора, которого мальчики уважали за то, что, как считалось, у него была дюжина любовниц, пистолет и он участвовал в секретных миссиях. Еще он водил «Триумф Геральд» с откидным верхом, весь пропах табаком, и фамилия у него была Бонд. Пол Бонд. Жил он неподалеку в городке Пин-Милл с женой и тремя детьми. Туда разрешалось ездить на велосипедах. М-ра Бонда, недавно пришедшего в школу, раздражали здешние правила. Он забывал назначать крайний срок для возвращения мальчиков с прогулок и не удосужился отметить в книге регистраций факт отъезда Роланда с территории пансиона.
Его велик стоял на высоком тротуаре за школьной кухней, ржавый старенький гоночный велик с двадцатью одной скоростью и небольшой дыркой в переднем колесе, которую он все никак не удосуживался заклеить. Он стал подкачивать спущенную шину, и вдруг его затошнило. Когда он нагнулся, чтобы сунуть края штанин в носки, то ощутил в своем дыхании легкий фосфорный запах. Похоже, жареное яйцо было тухлым. А может, и все четыре стухли. День был теплый и безоблачный. И достаточно ясный, чтобы заметить в небе ракеты, летящие с востока. Он на скорости съехал по склону к церкви, стараясь не вдыхать теплый смрад месива из свинарника. Выехав из школьных ворот, он свернул налево, к Шотли. Миновав деревушку Челмондистон, он стал искать глазами узкую тропинку справа, где бы можно было срезать дорогу и рвануть по плоскому полю мимо Крауч-хауса, по Уоррен-лейн к утиному пруду и Эрвартон-холлу. Каждый ученик в школе знал, что там прошло счастливое детство Анны Болейн и что там же будущий король Генри крутил с ней роман. До того как ее обезглавили по его приказу в лондонском Тауэре, она попросила, чтобы ее сердце похоронили в Эрвартонской церкви. По легенде, прах ее сердца поместили в шкатулку в форме сердца, которую зарыли под органом.
У Эрвартон-холла Роланд остановился, прислонил велосипед к древней сторожке у ворот, пересек дорогу и прошелся туда-сюда. Ее дом находился в нескольких минутах ходьбы. Но он еще не был готов. Очень важно не приехать к ней вспотевшим и запыхавшимся. Он так много думал об Эрвартоне и о том, что туда не надо заезжать, что у него даже возникло такое чувство, будто и он провел тут свое детство. Он смотрел на утиный пруд, размышляя, отчего в нем нет уток, как вдруг за его спиной раздался голос:
– Эй, ты!
Мужчина в желтом в крапинку твидовом пиджаке и охотничьей шапочке стоял у сторожки, расставив ноги и скрестив руки на груди.
– Да?
– Это твой велик?
Он кивнул.
– Как ты посмел прислонить его к этому великолепному строению?
– Простите, сэр. – Эти слова вырвались прежде, чем он смог себя сдержать. Школьная привычка. Поэтому он замедлил шаг и, переходя дорогу, зашагал вразвалочку и состроил невозмутимое лицо. Ему было уже четырнадцать, и с ним лучше не связываться. Мужчина был молод, тщедушен и бледен, со слегка выпученными глазами. Роланд встал прямо перед ним.
– Что вы сказали?
– Твой велик.
– И что?
Мужчина улыбнулся:
– Правильно. Ты, пожалуй, прав.
Не зная, что на это сказать, Роланд уже был готов сдаться и откатить велосипед на траву, но мужчина хлопнул его рукой по плечу и, указывая пальцем, сказал:
– Видишь вон тот домик справа?
– Да.
– Последний, кто умер в Англии от чумы, жил в этом доме. В 1919 году. Представляешь?
– Я этого не знал, – сказал Роланд. Ему пришло в голову, что этот мужчина – психически больной или что-то в таком роде. – Ну, мне пора ехать.
– Вот и отлично!
Через несколько минут он миновал церковь, потом беспорядочно стоявшие вдоль деревенской дороги дома и скоро оказался перед ее коттеджем. Он это понял, заметив ее красную машинку, стоявшую на траве. Он увидел белую дощатую калитку и мощенную кирпичом тропинку, что, слегка изгибаясь, бежала к ее двери. Он прислонил велосипед к ее машине, вытащил штанины из носков и тут засомневался. Он почувствовал на себе чей-то взгляд, хотя не заметил никакого движения за двумя окнами первого этажа. Но в отличие от соседних коттеджей эти окна были без сетчатых занавесок. Лучше бы она сама вышла к нему на крыльцо. Поприветствовала бы и завела беседу. Простояв минуту в нерешительности, он толкнул калитку и медленно направился к двери. Окаймляющие тропинку чахлые кусты выглядели как напоминание о забытом лете. Она еще
