зимой-то не ходи, а хотя бы летом без картуза изредка туда заглядывал, – настойчиво наседал дед на Семиона.
– В зимней-то церкви на моём месте печь поставили, моё место заняли, поэтому-то я и не хожу в церковь-то! – мотивировался Семион.
– Ну, уж, положим, из-за тебя печь в церкви на другое место переставлять не станут, лучше не ходи! – огорошил словами его дед.
– Ты, бают, сам-то редко ходишь? – проговорил Семион с печи.
– Обо мне другая речь, мы с сыном Федяшкой на дому заутреню с обедней отслужим не хуже, чем в церкви. Да ты, видно, и на улицу-то редко выходишь? Я что-то давно тебя не вижу, – спросил дед у Семиона.
– Где тебе меня на улице-то видеть, ты сам-то почти всё время дома сидишь, бают, на печи дрыхнешь, а кто полжизни на печи лежит, тот и не видит, кто на улице гуляет, – с подковыркой замерил Семион.
– Ты этими словами сожалеешь или злорадствуешь? – обидчиво высказался дед.
– А зачем нам с тобой враждовать-то?! Не из-за чего! Воздуха всем хватит, воды тоже вдоволь, земля богом для всех создана, а пищу и одеяние всяк должен добывать трудом, в поте лица своего.
– Вот, тяжкий труд, до пота лица и болезни даются за богоотступничество, за непочитание христианской веры и несоблюдение будней и праздников! И за то, что человек всегда готов соблазниться попробовать плода с древа зла! – строя свою речь на библейских сказаниях, разглагольствовался перед Семионом дед.
– Но ведь Адам с Евой изгнаны из рая не из-за «него», а из-за «неё», значит человека-то на нарушение закона иногда толкают со стороны! – по-библейски ввернул своё слово в оправдание и Семион. Кряхтя, слезая с печи, на его распаренной дряблой коже шеи ещё заметней стали морщинистые складки, образовавшие маленькие разновидные геометрические фигурки: прямоугольники, треугольники, ромбики. Семион, сев на лавку, свернув цигарку, закурил, закашлял. Отбиваясь от дыма, дед не стерпел, чтоб не заметить:
– Ты вот, хвораешь, а куришь, а зачем это? Своё здоровье подрывать! Да и так от курения-то сто пороков человек на себя навлекает, – продолжал свой сказ дед. – Во-первых, за деньги свой здоровье губит, безрассудно на это время тратит, средства на это убивает, табачным дымом себя и людей угнетает. А пожары, прожигание одежды, обжёг тела, желтизна ногтей, зубов. Да от курильщика-то и пахнет, как ото пса. И это вся отрада от сосульки, которая, как оглобля всегда торчит изо рта у любителя курения. А ради чего всё это? Какая польза? Только тошно! – гадливо сплюнув, наседал со своим отвращением к курению дед.
– А ты вот не куришь, а денег на молотилку всё равно не накопил, а купил какую-то «чёртову колесницу»! – критикнул Семион деда.
– Но я сомневаюсь, что ты куришь лишь только из боязни, как бы не накопить денег на молотилку! Ведь ты куришь всего скорее от скудности разума и слабости рассудка, и делаешь это всё для смятения своей души! – благоразумно словами осадил дед Семиона и ушёл, не попрощавшись.
На этом и дружба между ними кончилась.
