тут я соврал.
Я собирался уйти, хотя бы по привычке. Хотел объяснить, что всегда ухожу после секса, поскольку сам того хочу или чувствую, что хозяин дома ждет не дождется, когда я исчезну, как сам всегда жду, пока мои случайные партнеры не окажутся за дверью. Не копайся с носками, если надо – засунь их в карманы, только уходи. Я даже приличия ради освоил вежливый способ отсрочить свой поспешный уход – это было целое искусство: так хозяин дома может притворно расстраиваться, что вы отказываетесь выпить стакан воды или чего-нибудь съесть, тогда как вы бежите из его мира, от его вещей, от запаха его волос, его простыней, его полотенец. Здесь все было немного не так, и я ничего не сказал. На самом деле я не хотел вылезать из кровати, но не знал, как истолковать удивленное выражение на его лице, а тем более поверить ему. И все же, как я заметил, когда мы шли в его квартиру, наслаждаясь тем, как наши руки едва-едва не касаются друг друга, – здесь дело было не только в доступном сексе.
Той ночью, после того как мы занялись любовью, он сказал, что нужно сходить куда-нибудь перекусить.
– Я умираю с голоду.
– Я тоже, – ответил я.
– Но нам следует поторопиться.
Мы даже не заметили, что уже за полночь.
– Похоже, что мы трахались?
– Да, – сказал я.
– Люди могут догадаться.
– Я хочу, чтобы они догадались.
Мы поужинали в небольшом, но шумном заведении, которое обыкновенно работало допоздна. Официанты здесь тоже знали Мишеля, как и некоторые из завсегдатаев. Мы оба чувствовали: они догадываются, чем мы занимались всего пятнадцать минут назад, и это нас возбуждало.
– Я хочу еще раз обняться с тобой, – сказал я тем утром.
– Только обняться?
Не успев сообразить, что делаю, я крепко обхватил его талию ногами.
– Могу я задать тебе вопрос? – спросил он.
Его лицо находилось в дюйме от моего, и ладонью он убирал волосы у меня с глаз.
Я понятия не имел, какой вопрос он хочет мне задать: может быть, о наших телах, или что-то немного неудобное, к примеру, понравилось ли мне и будем ли мы предохраняться и в дальнейшем?
– Ты занят сегодня вечером?
Я чуть не расхохотался и сказал:
– Совершенно свободен.
– Тогда как насчет нашего маленького бистро?
– Во сколько?
– В девять?
Я кивнул.
Я забыл точный адрес заведения, и Мишель напомнил, на какой улице оно находится. А потом, стараясь не показаться напыщенным, заметил, что иногда там для него держат столик.
– Я часто привожу туда клиентов на обед или ужин.
– А других?
Он улыбнулся.
– Если б ты только знал!
Он, видимо, предупредил горничную, что у него гость, – вероятно, когда я был в душе, – потому что завтрак в столовой был накрыт на двоих. Кофе и куча всяких вкусностей: хлеб, сыр и джемы, похоже, домашние. Сказал, что ему нравится айвовый и инжирный, хотя большинству – ягодный и цитрусовый.
– Но ты выбирай сам.
Ему пора было бежать на работу.
– Тогда до девяти?
Мы вышли вместе. Я сказал ему, что поеду домой переодеться, а потом в консерваторию и после занятий пообедаю с коллегой. Понятия не имею, зачем я рассказал ему столько о своем дне. Он слушал, глядя, как я отстегиваю велосипед, снова восхитился его рамой и предложил мне в следующий раз сложить его и занести внутрь, а потом, в отличие от первого раза, стоял и смотрел, как я уезжаю.
Но было еще слишком рано. Поэтому я проехал сначала по одной улице, потом по другой, перебрался через мост. Мне было все равно, куда ехать, я хотел найти булочную и там посидеть, выпить еще чашечку кофе и подумать о нем; я не хотел, чтобы события утра стерли воспоминания о прошлой ночи, о наших диких поцелуях в конце, когда мне хотелось слышать только тишину и успокаивающее пыхтение старого лифта, который поднимался и опускался, каждый раз напоминая мне, что и после нас на нем кто-то ехал.
Обычно я забываю или пытаюсь задвинуть поглубже мысли о том, что случилось ночью, и это несложно, поскольку все редко длится больше пары часов. Иногда кажется, будто ничего и не было, и я рад своему беспамятству.
Сидя в кафе этим очень ясным утром, я с удовольствием смотрел на людей, идущих на работу, а сам чувствовал себя как на рождественских каникулах. В сексе не было ничего необычного, но мне понравилась его внимательность во всем: то, что он подал мне полотенца, как он заботился о моем теле, моем удовольствии, как ничего не упускал и всегда вел себя с тактом и добротой, почти с почтением к телу человека в два раза моложе его. Даже то, как он поглаживал и ласкал сначала мои ладони, а потом запястья, прося лишь о доверии, пока мои глаза были закрыты, – просто растирал запястья, мягко прижимая их к кровати самым добрым из жестов, доступных человеку. Почему никто никогда прежде меня так не держал? Такая, казалось бы, ничтожная ласка очень меня порадовала. Впредь, если он забудет, я попрошу его сделать это снова.
Я отложил газету и машинально поднял воротник флисовой куртки, который натирал мне подбородок. Он напомнил мне о небритой щеке Мишеля сегодня утром, когда мы снова занялись любовью. Я хотел, чтобы моя куртка пахла им. Каким средством после бритья он пользовался? Аромат был слабым, но мне хотелось знать, что это за запах. Завтра утром я обязательно потрусь о его щеку своей.
А потом я вспомнил о своем отце, который сказал, что через несколько недель приедет в Париж на Рождество. Будем ли мы с Мишелем еще вместе? Мне хотелось, чтобы отец с ним познакомился. Интересно, что он о нем подумает? Они с Мирандой пообещали в этот раз привезти с собой мальчика – отец сказал, что пора мне увидеться с младшим братом. Я отведу их в свое кафе, и, если Мишель будет по-прежнему присутствовать в моей жизни, мы с Мирандой просто предоставим им с отцом решать, кто из них младше.
Остаток дня я провел словно в тумане. Три студента плюс лекция, подготовленная за пятнадцать минут до начала занятия. На обеде я мог думать только о предстоящем ужине, об односолодовом виски, орешках, соленых печенюшках и о том мгновении, когда Мишель вновь предложит два полотенца мне, а два возьмет себе. Будет ли он сегодня таким же гостеприимным или превратится в человека, которого я не знаю? Я надеялся, что моя
