и закрывает глаза. Они дышат, не глядя друг на друга. Просто наполниться присутствием другого. Но этого недостаточно. Капуцина приподнимает свитер Адриана, его футболку. Ей хочется чувствовать его кожу. Тепло, идущее изнутри. Ее пальцы пробегают по как будто знакомому телу. Она скидывает толстовку, оставшись в лифчике. Снова прижимается к нему. Утыкается носом в шею. Вдыхает его запах, впитывает, сохраняет про запас его частички. Он смеется. Прижимает ее чуть сильнее. Она похожа на тоненькую веточку, которую страшно сломать. Ему кажется, что он, со своим крепким торсом и мускулистыми руками, ее раздавит. Она прирастает к нему, как плод к плаценте, как кора к древесине.
Они не занимаются любовью, не так, не сейчас. Достаточно простого слияния. Они не хотят ничего пропускать – ни этапов, ни желаний. Их губы вновь находят друг друга и соприкасаются.
На журнальном столике лежат детские рисунки. Адриан увидел их через плечо Капуцины. Заинтригованный, он выпрямляется, чтобы получше их рассмотреть. Ульи, цветы, солнце и пчелы, всюду пчелы, маленькие, большие, целый рой. Цвета красиво подобраны, все очень гармонично. Образцовое прилежание девочки, которая все делает правильно. В том, что это рисунок маленькой девочки, нет никаких сомнений.
– Нашла на чердаке.
– Классные! Ты явно любила пчел!
– Похоже на то…
– Ты разве не помнишь?
– Не очень хорошо.
Парочку ждет сладостный вечер и плотный ужин, который согреет их во время морозной ночной прогулки. Варежка прильнет к варежке. Ночь будет не такой размеренной, но не менее счастливой.
Они встретят Новый год, сплетясь в объятиях, начав новую книгу.
Я не поздравляю своих пациентов. Я и так весь год желал им всего самого доброго. То, что говорится в январе, не более чем условность. Поскольку они ожидают услышать от меня поздравления, а я ничего не говорю, они тоже ничего мне не желают, кроме тех, кто поздравляет на автомате либо из особого расположения. Тогда я за это цепляюсь. «А что вы желаете себе?» Что может быть проще! Но нет. Мы так привыкли заниматься другими, что забываем пожелать хорошего себе. Кто в полночь желает себе счастливого Нового года? Я. С тех пор как Диана подкинула мне эту мысль.
Капуцина заветных слов не произносит. Я спрашиваю, хорошо ли она провела праздники. Она рассказывает о дяде, о его реакции и о силе, которая вскипела в ней, заставив выкричать все, что было на сердце. И как она сожалеет и боится, что больно его задела. О невозможности сдержаться и необходимости действовать. Собраться с духом ей помогла моя фраза «Кто под кого должен подстраиваться?». И в итоге ей полегчало.
– Не думаю, что человек, который пишет стихи, может быть по природе злым. Возможно, такой жесткий разговор был необходим, иначе он не узнал бы, насколько для вас важно, чтобы он принял Адриана.
Затем она рассказывает, как они встретились с сестрой. У них наладились отношения. Мне нравится наблюдать, как быстро любовь отвоевывает позиции, стоит только искоренить пырей обиды, который захватывает все свободное пространство и на корню забивает самые прекрасные цветы.
Она благодарит меня. Говорит, что без меня так быстро не разобралась бы и надолго застряла бы в мутной воде стоячего пруда. А терапия расчистила доступ к источнику, откуда наконец струится чистая, прозрачная вода, неся обновление и движение. Я замечаю, что склонность к поэзии – явно их семейная черта. Что ей, возможно, тоже стоило бы взяться за перо.
Заходит речь об Адриане. Капуцина улыбается. Я чувствую, что она хочет поделиться, но смущается. Пока я ищу слова, чтобы подбодрить ее, в глазах у нее мелькает что-то вроде «ну и черт с ним» и она начинает рассказывать.
– Он приехал ко мне на Новый год. Ночь была странная.
– Странная?
– Мы весь вечер обнимались, вместе плавали, целовались, смеялись, говорили о своих желаниях и планах. Даже прогулялись по снегу. Была полная луна, светло как днем. Просто восхитительно. А потом мы перешли красную черту, и все разладилось. Но это не было неприятно. У него никак не получалось, потом вроде да, потом опять нет. У меня тоже все было как-то сложно. В общем, не буду вдаваться в подробности. Мне немного неловко рассказывать вам о таких вещах, доктор.
– Это останется врачебной тайной и не выйдет за стены кабинета, а вас, кажется, тревожит эта странность. Давайте поговорим.
– Мне сложно сказать, чтó я чувствую. Все было как-то запутанно, но очень радостно. Не гладко – а я все равно чувствовала себя счастливой. В итоге мы отказались от этой затеи. Подумали, может, в следующий раз будет лучше, а теперь мы слишком много ели, пили и волновались.
– Первые разы редко проходят гладко. Может, он боялся сделать вам больно? Или поторопить вас?
– Он не сказал. Мы посмеялись над этой ситуацией. Много смеялись. Засыпая, прошептали друг другу на ухо, что в жизни есть проблемы и посерьезнее.
Капуцина рассказывает, что ей было дико страшно, когда он кричал во сне. Понадобилось много времени, чтобы его разбудить и успокоить. На крик пришла собака, скреблась в дверь и легла рядом с ним. У него сильно колотилось сердце, он прерывисто дышал. Она не знала, что делать, как ему помочь. Обняла покрепче, гладила лоб. И заснула первой. Он сказал ей утром, что заснул сразу после нее.
Она достает из большой сумки картонную папку и протягивает мне без объяснений. Я снимаю резинки и раскрываю ее. Капуцина нашла несколько рисунков, которые ее взволновали. Я просматриваю их один за другим. Аккуратные, точные, красочные. Везде пчелы. Когда я поднимаю голову, она улыбается.
– Что у вас вызывают эти рисунки?
– Ж-ж-ж, – улыбается она.
– А еще?
– Мне кажется, я нашла себя. Как будто я совсем себя не знала, а сейчас узнаю́. Жаль, что отца нет рядом, он мог бы мне объяснить, рассказать, направить. Но у меня нет выбора. Поэтому я цепляюсь за вещественные доказательства, чтобы побольше узнать о своем детстве. Согласитесь, это волнующая находка, учитывая, что сейчас я не вылезаю из книг по пчеловодству.
Она рассказывает о своих планах на заброшенный дом в уединенном месте. Сразу за домом начинается густой непроходимый лес, она могла бы поставить там ульи. Еловый мед, ее любимый. Темный и терпкий.
– И я вижу Адриана частью этой конструкции. Но что, если все это просто картонные декорации? Нужно все-таки хорошо знать друг друга, чтобы затеять такое предприятие. Возможно ли это всего через несколько месяцев?
– Вы говорили, что вам кажется, будто вы знаете друг друга целую вечность.
– Да, но что, если это иллюзия и я ошибаюсь? Что, если я нужна ему только из-за денег, как думает дядя?
– Он знал о вашем финансовом положении до того, как захотел снова с вами встретиться?
– Нет, вряд ли. Но, с другой стороны, он полицейский, у него наверняка есть доступ к такой информации.
– Думаете, он навел о вас справки и теперь пытается околпачить?
Посреди серьезного разговора Капуцина заулыбалась, опустив голову, потом тихонько прыснула, извинившись. Что-то от меня ускользает, я не понимаю, чем вызвана такая реакция. Может, это нервный смех, учитывая, что разговор затрагивает глубокие старые эмоции, тяжелые воспоминания, непереработанное горе. Бывает, что смеются на похоронах, от эмоционального переполнения. Я прошу ее объясниться.
– Да просто я не знаю, сколько лет – или столетий – назад мне последний раз встретилось слово «околпачить». На самом деле это не первое устаревшее слово, что я от вас услышала, но я как-то раньше не обращала внимания. Это совсем не вяжется с вашей внешностью. По тому, как вы одеваетесь, вам можно дать на двадцать лет меньше, а по тому, как говорите, – на двадцать лет больше.
– Не обращали внимания, а сегодня смеетесь надо мной. Из этого я могу заключить, что вам действительно лучше.
– Я не смеюсь.
– Немного все-таки смеетесь, – отвечаю я, улыбаясь. – А вы не можете пригласить его в ваш проект, не вовлекая ни финансово, ни административно?
