Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

Сердюков поглядел на чёрно-жёлтое фото двух томных викторианских барышень со стянутыми в корсетные иглы талиями. Барышни обнимались на фоне увитой плющом вазы в каком-то романтическом парке.

Капитан поднял стакан с полугаром и сделал глоток.

«Вероятно, эта патология в латентной форме существовала всегда… Просто её проявления участились с появлением имплант-коррекции. Коррекция теперь всеобщая, если не брать разных там сибирских бескукушниц. Но чтобы сказать точно, надо поработать со всей статистикой, а она засекречена. Чёрт бы взял эту политику… Как же трудно в нашем мире заниматься наукой…»

Взгляд Сердюкова сполз на тюремную фотографию Кукера с оперённым гребнем — и ментальная прозрачность вдруг пропала.

Меня словно затянуло в тёмный водоворот. Я ощутил интенсивный всплеск мысли, куда омнилинк не мог проникнуть даже в режиме глубокого скана.

Время от времени я воспринимал фрагменты этого потока — сначала вынырнул министр ветрогенезиса генерал Курпатов, затем Мощнопожатный. Потом мелькнула майор Тоня — и лик Даши Троедыркиной.

В остальном всплеск сердюковской мысли остался для меня тайной. Я понимал только, что всё вертится вокруг Кукера с Троедыркиной и как-то связано с низшим сердобольским начальством.

На столе Сердюкова зазвонил телефон. Такие в тюрьмах ввели ещё при Судоплатонове — чтобы враг не подслушивал служебные переговоры по имплант-связи. Почему враг не мог слушать через имплант то, что человек произносил в телефонную трубку, особисты не разъясняли. Вопросов им, впрочем, никто не задавал — это отдавало бы фрондой.

Сердюков взял трубку. — Алё.

— Здравствуйте, Дронослав Маринович, — сказала майор Тоня.

— Привет, Антонина Надеждовна.

— Что делаете?

— Занимаюсь научной работой.

— Зайдите ко мне. Есть новости.

Взойдя на крыльцо кумчасти, Сердюков пару раз вдохнул морозный воздух, пробормотал «злобро добло» и постучал в дверь.

— Войдите! — ответил женский голос. Кабинет начальницы колонии был натоплен жарче, чем обычно. Майор Тоня сидела за столом в гимнастёрке навыпуск и глядела в бумажную ведомость. Портупея с оружием висела на спинке стула — Сердюкова, можно сказать, принимали по-домашнему.

Перед бюстом Лукина в углу стоял букет свежих незабудок из теплицы, а гипсовый кок над его головой был смазан какой-то блестящей субстанцией.

Галантно поклонившись Тоне, Сердюков подошёл к бюсту и провел по коку пальцем.

— Лосьон? — спросил он. — Или просто масло?

— Ой, я не знаю даже, — нахмурилась Тоня. — Это Петю спрашивать надо, который здесь убирает. Он и цветочки носит, и Лукина смазывает.

— Бесценный социологический и культурный материал, — сказал Сердюков, садясь напротив Тони. — Просто бесценный. Как учёный говорю.

— Вы о чём?

— Я о бюсте. Вот так уголовная культура незаметно проникает в гражданскую. Вы ведь в курсе, что наши заключённые переделывают героев Добросуда в пристанища духов? Пропиливают бюсту лоб, чтобы дух мог войти, а потом мажут жиром и охрой?

— Знаю, — вздохнула Тоня. — Мы боремся. В смысле, когда видим в камерах. Я как-то значения не придавала.

— Бороться не надо, — сказал Сердюков, рассматривая бюст Лукина. — Надо изучать. Стремиться понять. Петя — это кто?

— Рецидивист, — ответила Тоня. — Конокрад и насильник.

— Насильник? — нахмурился Сердюков. — Что, бескукушник? Или имплант-сбой был?

— Нет. Он над лошадьми насильник. Людей не трогал.

— Да, — кивнул Сердюков. — Людей сейчас мало кто трогает. Кроме наших затейниц.

Майор Тоня посерьёзнела.

— Ну раз уж сами заговорили, — сказала она. — В «Юрасике» уже узнали про эксцесс с Троедыркиной. Был звонок из московского офиса. Они отключили оба бокса. И через неделю вывезут.

Сердюков поднял брови.

— А как они это объяснили?

— Вроде бы ваша теория себя не оправдала.

Вместо подавления этого… этого…

— Пайкинг-нейрона, — подсказал Сердюков.

— Да, наверное. Вместо подавления вы только сильнее его возбуждаете. Примерно так. В общем, ваша теория признана несостоятельной.

— И кто же так решил?

— Старший менеджмент «TRANSHUMANISM INC.» Они, собственно, не имеют претензий к самой теории. Понимают, что в науке такое случается. Но в подобной ситуации для корпорации возникают серьёзные имиджевые риски.

— Ясно.

— Не волнуйтесь только, Дронослав Маринович. То, что вам уплатили… Ну, понимаете… Это возвращать не надо. Все были предупреждены о рисках.

— Да я не об этом думаю, как же вы не поймёте, — ответил Сердюков с досадой. — У меня новаторская научная теория. В науке так не бывает, чтобы всё с первого раза получилось. Бывают проколы, неудачи. Но в случае с Троедыркиной моя теория вообще ни при чём. И вы это знаете.

Майор Тоня поджала губы.

— Она жить-то будет?

— Будет, — кивнула Тоня. — Повезло шлынде.

— Может, объясните, что произошло?

— И вы тоже терзать хотите. Дело закрыли уже. Накинули Дашке три года, а у неё и так пожизненное.

— С каким заключением закрыли?

— Блатные разборки, — ответила Тоня и сделала каменное лицо.

— Тоня, — сказал Сердюков нежно, — я ведь не госкомиссия. Мне для себя понять надо, что случилось. Я всё понимаю про блатные разборки. Но ведь просто так никто куру в петуха не переделает. Это инвестиций требует. Скажите, кто?

— Не суйтесь в это, Дронослав Маринович, — сказала Тоня. — От всего сердца вам советую. Одно могу сказать точно, в вашу теорию специально никто не целил. Тут не в вас дело, а в Кукере.

— Я так и знал… Намекните. Обещаю молчать. Троедыркину специально готовили?

— Её на три недели увозили, — ответила Тоня. — По документам всё чисто. Следственные действия на местах прошлых убийств. Но чем она там на самом деле занималась, я не знаю.

— А кто её на мужскую зону пропустил?

— Я не видела. Но если между нами, думаю, охрана ветроредуктора. Мне они не подчиняются и о приказах не докладывают.

Я заказал справку.