Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

Сердюков, к его чести, удержался от сакраментального «а нас-то за что?».

— Поэтому слишком уж рьяно искать, кто тренировал Троедыркину, не советую, — продолжала Тоня. — Понимать надо, что происходит. У них там, — она притопнула сапогом в пол, — все ветроколонии поделены. Типа как денежные фабрики. Вот представьте, что вы на банку копите. Не для себя, у вас есть уже, а для родных человечков, которые до сих пор говно на поверхности топчут. Допустим, после серьёзных тёрок и взяток вам отошла такая фабрика. И вдруг выясняется, что какой-то петух на ней производство тормозит… Ваши денежки на корню жрёт, как колорадский жук.

Сердюков грустно кивнул.

— Поговорите с Кукером, — шепнула Тоня. — У вас контакт налажен — убедите, чтобы на ветродеяние народ пустил. А то раз свезло, а второй может не проканать… Кур на зонах много, это петухи кончаются. Намекните при беседе.

— Попробую, — вздохнул Сердюков. — Хотя надежды мало. Он упёртый.

Новый сон Кукера про Ахилла я увидел ночью через три дня. Случилось это неожиданно, и я не знаю, сколько времени перед этим информация распаковывалась и перепаковывалась его мозговой корой.

Сначала Кукеру снились молодые годы: он упражнялся, обучаясь петушиному бою. Его тренировал меднобородый петух Mate (так следовало из татуировки на сисястой эстрогеновой груди с млечными сосочками — под отказом от крутилова, как я уже знал, выкалывалось тайное петушиное имя).

Бородач был петухом-законником, о чём я догадался не только по бабьему шиньону на голове, но и по второму погонялу, выколотому прямо над пупком:

БОТТОМ ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ

Кукер, однако, называл меднобородого просто Костяном.

Этот Костян был настоящим мастером петушиного боя: они с Кукером дрались бамбуковыми тренировочными шпорами с шариками на концах, и Костя Цезарь часто одерживал победу, разражаясь сиплым самодовольным кукареканьем.

Тренировка, судя по всему, происходила на уголовной малине. Убранство помещения отдавало мрачным и беззаконным шиком: золочёная мебель, лепнина на потолке, бархатные шторы. На полу были разложены спортивные маты, а вокруг сидели полуголые крэперы, курившие туман.

После одного броска Кукер ударился животом о мат, и в тот же момент с окна упала штора. В комнату ворвался яркий солнечный свет.

Как только Кукер повернулся к свету, его сон изменился. Он очутился в мезозое, и в его памяти начал распаковываться информационный транш от сил зла.

Этот переход, странный для бодрствующего сознания, во сне был естественным и нормальным. Такой же гладкой оказалась и смена ментора: теперь рядом с Кукером появился тиранозавр Ахилл.

Был жаркий день, и они нежились в воде — не то в болотце, не то в мелком озере, покрытом кувшинками и маслянистой ряской. Над водой поднимались их спины и шеи — а на берегу лежала трапеза: туша стегозавра, подгнившая и разбухшая на жаре.

Кукер с Ахиллом общались телепатически. Чудовищные пасти не производили ни звука — если, конечно, не считать треска, с которым лопались кишки и мускулы их протухшего фуршета.

— Значит, ты древний сверхразум?

Ахилл сыто отрыгнул.

— Нет, — ответил он. — Сверхразум — это ты.

— Поясни.

— Разум появляется для решения задачи, которую надо выполнить. Так?

— Наверно.

— Тогда что такое сверхразум? Это избыточный разум, без которого можно обойтись? Или это разум, способный решать вопросы помимо основной задачи?

— Думаю, второе, — ответил Кукер.

— Тогда это точно ты.

— Почему?

— Скажи мне, Кукер, в чём основная задача жизни?

— Про это веками спорят. Центральный вопрос в философии и религии.

— Не надо никакого спора. Главная задача жизни человека — это передать дальше свой геном, потому что иначе никаких людей не останется. А не будет людей, не будет и задач. Передача генома есть жизнь.

— А. Ну если так подойти, да, — ответил Кукер. — Но не совсем. Сейчас научились в пробирках оплодотворять. А потом яйцеклетку назад в фему вставляют. Чтобы пенетрации не было. Не любят фемы кожаный цугундер. Получается, жизнь теперь отделена от своего смысла.

— Верно, — кивнул Ахилл. — С этого начинается гибель большинства разумных форм. Безопасный секс и так далее.

— Человек не только личинок строгает, — сказал Кукер. — Он осмысляет то, что происходит в жизни. Постигает её суть.

— И какова суть, постигаемая человеком?

— Не знаю, — ответил Кукер. — Я не философ. Я петух.

— Самые мудрые из вас говорили про суть так: жизнь — бессмысленный калейдоскоп страдания, а вера в то, что такого просто не может быть, и есть та сила, которая калейдоскоп крутит. Иногда лучше не иметь верхних этажей вообще, чем видеть открывающуюся с них панораму.

— Ладно, — сказал Кукер. — Согласен. Мы живём, чтобы выжить и передать дальше наш геном.

— Но выживание — это zero sum game. Чтобы повезло одному, должно не повезти другому.

Ещё одно важное условие вашей жизни — взаимное поедание. В точности как у древних рептилий. Только они монументов по этому поводу не возводили. Вернее, возводили, просто вы не знаете, что это было и как выглядело.

— А они сохранились? — спросил Кукер с интересом.

— Практически нет, потому что их делали из костей и фекалий. Может, есть пара окаменелостей.

— Хорошо, — сказал Кукер. — И какой вывод?

— Вывод тот, что человечество — это много-много личных и коллективных программ выживания, пытающихся обдурить друг друга.

— Да, — согласился Кукер. — И передать наш геном.

— Самое смешное, что геном не ваш. Это вы — его. Люди просто его носители. Они даже не знают до конца, что это и как работает. Мало того, именно те гены, которые вы всю жизнь тщитесь куда-то передать, и убивают вас в конце вашего короткого приключения. Хотя биологические механизмы в целом не настаивают.

— Чей это геном, если он не наш? — спросил Кукер.

— Он неизвестно чей — ему два миллиарда лет. Геном постоянно меняется, и носителей у него тоже сменилось много. Но никакой самости у него нет. Вот