Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

— Можно кого угодно?

— Кого угодно, кто может тебя уничтожить. Хотя бы теоретически. Небо скажет, годится такая ось слабости или нет.

— Как мы это узнаем?

— Нам немедленно ответит Вселенная. Она или согласится, или нет.

— Хорошо, — сказал Кукер. — Пусть это будет… Варвара Цугундер!

Грозное имя прозвучало как удар набатного колокола — и я ощутил во рту металлический вкус. По суровой силе момента было ясно, что шутки кончились. Вселенная принимала происходящее всерьёз.

Ахилл засмеялся.

— Твой выбор одобрен, — сказал он. — Вопросы решены. Теперь я стану тобой, а ты станешь мной. Смотри мне в очи.

Я не удивился архаичному обороту. Глаза Ахилла, похожие на блюдца с отравленным чаем, были полны такой гипнотизирующей силы, что к ним вполне подходило это слово.

Левое его око вращалось влево, а правое — вправо. Когда я глядел между ними, мне казалось, что я вижу дорогу среди гигантских папоротников, над которыми висит древняя луна… Чем дольше я всматривался, тем реальнее становилась эта дорога, а потом я решился и сделал по ней шаг.

В моих глазах тут же потемнело, и я испытал доходящую до боли тошноту.

Я узнал процедуру: экстренный разрыв линка. Весьма травматичный опыт — говорят, нечто близкое испытывал карбоновый пилот, когда катапульта выкидывала его из реактивного самолета.

Значит, система сочла, что я в серьёзной опасности.

— Сколько я спал?

— Двое суток, — сказал Ломас. — Поздравляю. Вы получили важнейшую информацию. Просто важнейшую. Но шок был сильным, и мы дали вашему мозгу отдохнуть. Уже ищем данные по этой Варваре.

На столе лежала книга Г. А. Шарабан-Мухлюева в карбоновом эко-оформлении, заложенная во многих местах. Я прочёл название:

БАБЫ И ДРУГИЕ ТЁЛКИ

Обложку украшали кудрявые красные блэрбы.

Ломас вникал в локальную культуру. Такое случалось, если расследование волновало его по-настоящему. Заметив, что я смотрю на книгу, Ломас положил на неё пресс-папье.

— Тут может быть полезная информация, — сказал он. — Я только начал.

Он, конечно, не искал у Шарабан-Мухлюева конкретные сведения про ветродуховность, петухов и заточниц, а настраивался на общую волну чужой культуры, чтобы стал возможным инсайт в её тайны. Такие у него и правда случались.

— Зачем понадобился экстренный разрыв линка? — спросил я.

— Если бы вы остались в чужом сне ещё на некоторое время, неизвестно, смогли бы мы вас вернуть. Точнее, вернуть бы вернули, но не факт, что вас.

— Органическое поражение мозга? — спросил я. — Но у нас должна быть защита от наводок.

— Дело не только в органическом поражении, — сказал Ломас. — Во всяком случае, в традиционном смысле. В Кукере начали формироваться… Э-э-э… Определённые внутренние кристаллизации.

— Кристаллизации? Что это? — спросил я.

— Устойчивые нейронные контуры особого рода, — ответил Ломас. — О функционале и назначении которых мы не имеем понятия. Система заметила этот процесс и разъединила вас с Кукером до того, как нечто подобное резонансно навелось в вашем мозгу.

— То есть это не совсем органическое поражение?

— Нет. Что-то неясное. Контекстную справку не заказывайте, результата не будет. Тема для всех новая.

— Мы хоть что-то знаем? — спросил я.

— Пока у нас есть только предположения. Представьте, что вам в голову приходит некая мысль. Или последовательность образов. Им должны соответствовать нейронные контуры в вашем мозгу.

— Да, — сказал я. — Возникают эти контуры, а затем сознание фиксирует мысль.

— Не будем спорить о том, что происходит раньше, это вопрос религиозный, — ответил Ломас. — Как бывший епископ уверяю вас, что дискутировать на эту тему можно долго. Определить точно, когда и как в сознании возникает мысль, очень трудно. Мы наблюдаем корреляции с нейронными контурами, но сами эти контуры не есть мысли. По весьма несовершенным измерениям, сделанным ещё в карбоне, многим кажется, что нейронный контур предшествует мысли. Но временные лаги могут быть объяснены множеством разных причин, в том числе самой методикой опыта.

— Например? — спросил я.

— Электрический разряд можно засечь. Но мысль субъективна. Сообщить о ней нажатием кнопки можно только после того, как она уже пережита и опознана, а такое опознание мысли не есть сама мысль. Это другой субъективный ментальный акт со своей динамикой и нейрокоррелятом. Гонку субъективного с объективным очень трудно организовать — они существуют в разных измерениях. Всё тот же великий водораздел материи и сознания.

— Наша корпорация должна всё это знать.

— Даже лесник не знает, что происходит ночью в лесу. А мозг — не просто лес. Это таинственные джунгли. И не факт, что наши. У нас там просто отвоёванная у зарослей фазенда, куда то и дело забредают сумчатые волки. Представьте, что соответствующий некоторому восприятию нейронный контур усложняется, становится устойчивым — и превращает часть мозга в коммутатор, неподконтрольный самому человеку. Мало того, непрозрачный для корпорации.

— А с чем этот контур коммутирует? — спросил я. — И как?

— Вот это и есть главная неясность. Система не видит. Это похоже на то, что происходит иногда с мистиками и медитаторами, но лишь отчасти… Как будто часть мозга превращается в чёрный ящик. Мы вообще не знаем, что там творится. Но это очень напоминает строительство закрытого коммутатора.

Я задумался.

— Мы можем заглянуть в Кукера и исследовать этот коммутатор?

— Нет, — ответил Ломас. — Мы больше не можем в него заглянуть вообще.

— Почему?

— Из-за чёрного ящика, который там собрался, его имплант слетел со связи. Этот сон — последнее, что мы увидели. Кукер теперь бескукушник, как у вас говорят. Система потеряла его — и, похоже, навсегда. Мы можем следить за ним только через импланты соседей.

— Значит, мы больше не сумеем сканировать его сны?

Ломас отрицательно покачал головой.

— Но вы выяснили главное. В последнюю секунду. Вы определили его ахиллесову пяту. Варвара Цугундер. Интересный выбор. Мы бы о таком не подумали.

— Но почему космос разрешил? — спросил я. — Это должен быть существующий в реальности противник. А Варвара