И лекарь отправился домой; но у ворот столкнулся он с городничим во всей форме, который торопился представляться генерал-губернатору.
— А! Осип Иванович!
— Куда вы?
— К его высокопревосходительству, донести о благосостоянии города.
— Невозможно! — вскричал лекарь. — Не может принять; он только что стал приходить в себя; лошади разбили его жестоким образом; но я принял все необходимые меры,
— Какие, сударь, меры с вашей стороны? Как начальник города я должен принимать все меры и первый явиться к его высокопревосходительству для получения приказаний!
— Как вам угодно, господин городничий: я не буду виноват, если его высокопревосходительство не выздоровеет! — отвечал лекарь.
Городничий вошел в переднюю. Казначей вышел к нему на цыпочках.
— Тс! Его высокопревосходительство уснул.
— Я удивляюсь, господин казначей, — сказал городничий строгим тоном, — каким образом вы осмелились предложить его высокопревосходительству дом свой и вмешиваться в распоряжения полиции!
— Помилуйте, — отвечал казначей, — его высокопревосходительство в глазах моих разнесли лошади, и я поднял его подле моего дома всего разбитого, без памяти…
— Тем хуже, сударь! Без ведома полиции вы не смели поднять на улице человека беспамятного, и тем более внести в свой дом! Мое дело было исследовать, кто такой лежит на улице в бесчувственном состоянии, и, узнав, что генерал-губернатор, отвести ему приличную квартиру, а не лачужку, сударь!.. Это происки, государь мой! Вы подкапываетесь под свое начальство; вы человек беспокойный, вы не знаете подчиненности! Генерал-губернатор у вас в доме, а вы смеете быть в халате! Я донесу, сударь, на вас! Ей, хожалый! Как только его превосходительство проснется, донести немедленно мне!
Городничий скорыми шагами вышел из передней, отправился в полицию приводить все в порядок.
Казначей в самом деле испугался слов городничего и раскаивался, что вмешался не в свое дело.
Казначей был добрый человек, ученый человек; был большой антикварий по части законов, и это повредило ему, перессорило со всеми.
Он читал "Правду русскую", устав святого князя Володимера, судебник царя Ивана Васильевича и знал, что чин казначейский издревле был важный чин, что некогда главною должностью казначея было хранить государево платье и оберегать оное от волшебства и чародейства.
С городничим поссорился он за то, что сказал ему, что искони городовые воеводства, то есть городничества, давались вместо жалованья и кормления из милости, для нажитка, и что в челобитных о воеводствах писали: прошу отпустить покормиться; и что воеводы судили прежде вместе с старостами и целовальниками.
Последнее было принято городничим за смертельную обиду. Он почел это за упреки в нетрезвости; ибо казначей не потрудился ему объяснить древнего значения слова целовальник.
С стряпчим городового магистрата казначей поссорился за то, что, объясняя ему старинную должность стряпчего: одевать, обувать, омывать и чесать государя и, за неимением карманов, носить носовой царский платок, осмелился прибавить: что стряпчие прежде были под началом у ключников.
С своим начальником казначей жил в худом ладу за то, что не ставил в книгу расхода сумм, издержанных им не на казенные потребности.
Таким образом казначей, не предвидя добра быть бельмом на глазу у своих начальников и сослуживцев, хотел просить его высокопревосходительство о переводе его в другой город.
Между тем колодник, занимавший место писаря в полиции, отведен в острог; шкаф, наполненный вместо дел, валявшихся на столе и под столом, остатками ужина, куском жареной говядины, раскрошенным хлебом и бутылкою с чем-то, очищен; непроспавшаяся команда поставлена на ноги; письмоводитель с синим носом после нескольких начальнических тычков сел составлять рапорт о благосостоянии города и список колодников, содержащихся в остроге; часть полицейской команды побежала ловить по городу подводы и рабочих людей для чищения улиц.
Из магистрата и прочих судебных мест также вынесена не принадлежащая к производству тяжебных, уголовных и письменных дел посуда и утварь. Судьи принялись повторять зады, составлять задним числом журналы и подводить итоги в шнурованных книгах.
Когда дошло известие о прибытии в город генерал-губернатора до командира гарнизонного округа, до подполковника Адама Ивановича, сердце старика обдалось ужасом.
Гарнизонный солдатик стоял в почтительном положении, руки по швам, близ дверей и в молчании ожидал начальничьего приказания.
— Уж не приехал ли с ним и наш генерал? — произнес наконец окружной командир.
— Не могу знать, ваше высокоблагородие! Полицейский посыльный того не говорил; може, приехал, а може, и нет!
— Был ты у Ивана Ивановича?
— Был, да его благородия нет в квартире!
— Боже мой! Нет в квартире! Что ж я буду делать!.. Беги, ищи его, скажи, что окружной командир приказал просить его к себе! — вскричал, расходясь по комнате, Адам Иванович.
— Слушаю, ваше высокоблагородие!
И гарнизонный солдатик, приложив левую руку к тесаку, поворотил налево кругом, притопнул правою ногою и отправился было вон; но окружная командирша, прибывшая из гостей, столкнулась с ним в дверях и остановила левую его ногу, подъятую для скорого марша, следующим вопросом:
— Зачем ты здесь? А?
— К его высокоблагородию! — отвечал солдатик, вытянувшись во фронт.
— От кого?
— Из полиции. Его превосходительство приехал, губернатор.
— Губернатор? Ах, боже мой! Что ж ты, Адам Иванович, задумался? А? Ведь ты командир! Твое бы дело собрать команду да представить!
— А вот, мой друг, придет Иван Иванович; распоряжения должны итти по команде.
— Без Ивана Ивановича и дело не обойдется! — вскричала окружная командирша. — То-то разиня начальник! Подчиненный что хочет, то и делает! Сел тебе Иван Иванович на шею! Без Ивана Ивановича солдат из кухни начальника лохани не смей вынести, не только что-нибудь на хуторе сработать! Что ж, сударь… что не бежишь сам к Ивану Ивановичу? Посмотрю, как-то ты натянешь свой изношенный мундиришко? В двадцать лет службы не выгадал ни жене, ни себе на порядочное платье!..
Окружная командирша не умолкала до самого прибытия Ивана Ивановича.
Иван Иванович, лихой поручик лет сорока от роду, в бледно-зеленом мундире, с парою свешивавшихся на грудь желтых, с кованым почерневшим ободочком, эполет, вошел в комнату; огромная шпага его, как палаш, стучала об ноги и об пол; в треугольной его шляпе торчала репица бывшего черного пера; левый глаз его щурился, левая часть рта подергивалась, бакенбарды отвисли, как мохнатые уши легавого пса; лоб морщился.
— Что изволите приказать? — произнес он, воткнув указательный палец правой руки между 3-й и 4-й пуговицей.
— Ах, любезный Иван Иванович! Вы слышали, что приехал генерал-губернатор? Должно сделать надлежащее распоряжение и отдать приказ по команде.
— Действительно-с так, потому что по случаю прибытия его высокопревосходительства команда имеет быть собрана во всей амуниции и в предписанном порядке представлена для инспекторского смотра, который имеет быть учинен. А также по случаю прибытия его высокопревосходительства имеет быть назначен почетный караул к занимаемому его высокопревосходительством дому.
— Так, так, Иван Иванович; следовательно, вы назначите караул.
— Да не благоугодно ли будет представить рапорт о благосостоянии команды, о числе постов и больных?
— Так, так, Иван Иванович, конечно, мне должно представить рапорт о благосостоянии вверенной мне команды.
— Кстати, Адам Иванович, вы бы изволили представить его высокопревосходительству, что городничий осмеливается распоряжаться гарнизонной командой мимо начальника и брать без вашего ведома солдат на съезжую.
— Да, да, Иван Иванович, справедливо; в следующий приезд его высокопревосходительства я донесу обо всех злоупотреблениях полиции, а на сей раз мы подадим только рапорт о благосостоянии команды…
— Как вам угодно, а я бы в глаза сказал городничему: как он осмеливается делать такие вещи!..
— Я скажу ему, скажу! Он не смеет этого делать! — Сказал Адам Иванович, заходив по комнате.
— Так как же? Прикажете завтра поутру собрать команду на площадь?
— Да, да, непременно на площадь, во всей амуниции.
— Пойду в пакгауз да велю почиститься да побелиться.
— Хорошо, хорошо, Иван Иванович, прикажите, чтоб все было в надлежащей исправности и чистоте.
Поручик отправился, а господин окружной командир, довольный своими распоряжениями, набил наследственную пенковую трубку кнастером и стал раскладывать гранпасьянс.
