Вятской породы, рябенькая, одутловатенькая Ангелика, получив наставления от матери, вошла в комнату больного.
Он лежал в забывчивости, глаза его были устремлены в потолок. Ангелика стукнула склянкой.
Больной оглянулся, привстал и произнес, устремив на нее взоры:
— Пойду к ней… да не подозрительно ли?.. Нет!.. Смею спросить, сударыня, о чем вы изволите беспокоиться?
— Лекарство вашему высокопревосходительству…
— Да вы на кого-то жаловались?
Ангелика вспыхнула. "Боже! — думала она, — он слышал, как я жаловалась на Софью матушке".
— Никак нет-с, я не жаловалась; у меня нет ни на кого сердца.
— Если угодно, я могу служить вам своим.
— Я не стою, ваше высокопревосходительство…
— Любовь! — вскричал он, отворотив голову в сторону. — Теперь вспомоществуй мне! — и, обратясь к Ангелике, продолжал: — Ах, сударыня, вы не откажете мне в вашей услуге!..
— Что вам угодно приказать?
— Открою вам тайну, меня угнетающую… ужасаюсь!.. Я б хотел открыть вам мое сердце, но язык не повинуется моему желанию…
- Если вы мне сделаете честь… мое состояние…
— Не в моей воле открыть вам причину моего беспокойства… Оно началось в тот самый день, как в этом доме было печальное происшествие….
"Когда умерла бабушка, меня здесь не было; я с матушкой была на ярмарке; только сестра оставалась", — подумала Ангелика и вспыхнула.
— Я видел божество, которого прелести ввергли меня в это бедствие.
— Я не знаю-с! — отвечала с сердцем Ангелика, — может быть, моя сестра Софья…
— Но крайней мере в вашей воле дать случай в последний раз на нее взглянуть! — сказал больной, смотря на нее неподвижными глазами.
— Извините-с! — произнесла, вспыхнув, Ангелика и, присев с презрительной улыбкой, выбежала из комнаты…
— Это ужас! — вскричала она, хлопнув дверью. — Он требует, чтоб я дала случай видеться ему с Софией.
— Видишь ли, мой друг? — сказал казначей, входя в комнату. — Не я ли тебе говорил?
— Очень рада, сударь, что свел дочку свою с вельможей; она годна на все руки! — вскричала казначейша.
Между тем больной что-то говорил вслух, слова: "а после приведи ко мне доктора, да как можно поскорей!" — громко раздались.
Казначей бросился к нему.
— Что угодно вашему высокопревосходительству? — произнес он тихо.
Больной, склонясь на подушки и смотря в потолок, продолжал:
— Слабость моя уменьшается…
— Слава богу, ваше высокопревосходительство! — сказал казначей, сложив руки и поклонившись. Больной продолжал:
— Силы подкрепляются какою-то надеждою… Конечно, Софья в безопасности. Ах, если бы исполнилось предчувствие! Всесильное существо! Какую принесу тебе благодарность, когда увижу в своих объятиях дражайшую Софью! Чу, я слышу ее голос!..
— Софья, Софья! — вскричал казначей, выбежав в спальню и схватив Софью за руку. — Ступай, поднеси его высокопревосходительству лекарство.
София, добренькая, скромненькая девушка с голубенькими глазками, на которых еще светились слезы от брани мачехи, втолкнутая отцом в комнату больного, остановилась и закрыла платком лицо.
— Я жив еще, любезная Софья! Жив еще! Не мучься! — вскричал больной, протягивая к ней руки. — В каком она исступлении! А, это от Любви ко мне!.. О, сердце мое раздирается болью и досадой!..
— Куда ты, Софья! — прошептал казначей, удержав дочь свою, которая хотела выбежать. — Извините, ваше высокопревосходительство, моя Софья немного застенчива.
— Не беспокойся, дражайшая! Мне оставлена жизнь… благодари провидение!.. Тьфу, дурак суфлер не подсказывает… Как бишь?..
— Батюшка! Пустите меня!.. — произнесла Софья, вырываясь из рук отца.
— Я жив, — продолжал больной, — и жив для того, что тебе это драгоценно…
— Слышишь, глупая! — шепнул казначей на ухо дочери.
— Теперь помоги мне встать, любезная Софья! Самому мне не позволяет слабость…
- Позвольте, я, ваше высокопревосходительство, приподниму вас! — С этими словами казначей бросился помочь больному привстать, а Софья выбежала вон из комнаты.
Приподнявшись с дивана, больной устремил глаза на казначея, долго что-то Шептал про себя; потом, вдруг схватив подушку и приподняв ее, вскричал:
— Что! Или ты, варвар, за тем пришел сюда, чтоб докончить свои злодеяния?
— Ваше высокопревосходительство! Милостивейший государь!.. Я ничего-с! — произнес казначей, затрепетав как лист.
— А где государь?
— Не нам, мелким людям, а вашему превосходительству довлеет знать сие, — отвечал казначей, почтительно поклонясь.
— Как можно, чтобы государь дал тебе команду надо мною? — вскричал снова больной.
— Не смею и думать, ваше высокопревосходительство; я человек подкомандный, всем распоряжается сам председатель…
— Я сам к нему сейчас еду! — вскричал больной и вдруг вскочил с дивана, накинул на левое плечо сюртук, который был сдернут с руки для пускания крови, схватил лежащую шляпу казначея и скорыми шагами вышел вон из комнаты. В передней вскочили с мест слуги, вытянулись во фронт гарнизонные вестовые и ординарцы, у ворот часовые ударили темп на караул, махальный дал знак гауптвахте, которая была вблизи на площади.
Его высокопревосходительство отправляется скорыми шагами по улице на площадь.
Между тем в городе служебная деятельность необыкновенна, исправность по службе дивная, порядок примерный; во всех усердие, достойное внимания вышнего начальства; в магистрате и судах все в мундире и при шпаге, регламент ожил, перед зерцалом чинят и вчиняют правду по законам, судят и рассуждают о делах, а не о вчерашнем дне и городских новостях; в городовой больнице лекари щупают пульс каждого больного, лекарство прописывается не для всех одно, диэта не общая; гарнизонная команда на площади учится учебному шагу, полицейская команда настороже. Городничий подписывает рапорты, доношения и отношения, квартирные билеты и отправления колодников по этапам; занятия его прерывает вошедший антрепренер театра глубоким поклоном.
— Здорово, любезный! Что это? Афишка нового представления?
— Никак нет, ваше высокоблагородие, просьбица!
— Иванов, возьми и читай! — сказал городничий, продолжая подписывать бумаги.
Письмоводитель начал читать:
"По титуле; вольноотпущенного Якима Прохорова Козырина прошение; а о чем, тому следуют пункты: 1-е. Быв по ремеслу актер и поступив в директоры, сиречь содержатели вольной труппы, я производил на сцене разные пьесы, как то: комедии, оперы, трагедии, к совершенному удовольствию публики, на ярмарках и в провинциальных городах Всероссийской империи, имев на то повсюду дозволения местного начальства, на собственный кошт, с различными декорациями и костюмами. 2-е. В прошлый год на Ростовской ярмарке поступил в труппу дирекции моей мещанин Корнелий Иванов Зарецкий по контракту, с тем дабы быть на моих хлебах и играть трагические роли, а когда нужда воспоследует, то и комические; в случае же отсутствия или болезни оперного артиста труппы моей, отставного баса певческой кафедрального собора, имеет он, Зарецкий, и петь. Несмотря на сие, он, Зарецкий, по прибытии в сей город от должности своей скрылся и снес от меня, содержателя, разные костюмы, а именно: бархатные штаны, сюртук синего сукна с красным стамедным подбоем, жилет зеленый шелковый шитый, на сюртуке три звезды фольговые, шитые канителью, и сверх сего забрал вперед денег сто двадцать рублев; коего прошу оную полицию отыскать и, поступив по законам, вышеозначенные вещи и деньги мне возвратить. К поданию подлежит в городскую полицию. Прошение сочинял и переписывал со слов просителя сам проситель. К сему прошению руку приложил" и т. д.
— Ты, братец, не выставил в просьбе: сколько ему от роду лет, какие приметы, женат или холост, где приписан к мещанству!.. Это вещи, необходимые для полиции; по сим соображениям мы составим отношение в тот город.
— Ваше благородие! Вот его паспорт.
— Все равно, братец, — отвечал городничий, продолжая подписывать бумаги, — в просьбе должно быть все упомянуто. То-то, братец, чем бы самому сочинять и переписывать просьбу, ты бы обратился к человеку, знающему это дело.
— Позвольте, я вам напишу, — сказал письмоводитель: — это пустого стоит.
Вдруг на улице раздался шум.
— Узнать, что там такое! — вскричал городничий, продолжая подписывать бумаги.
Квартальный и служители полиции бросились вон и не возвращались: любопытство и обязанность повлекли их вслед за народом, который сбегался на площадь и сгущался в толпу около неизвестного человека в треугольной шляпе. Сквозь народ заметны были только сверкающие его глаза и движения рук. Исступленным, страшным голосом он произносил:
