Однако трудовой день у нее сегодня закончился, не успев начаться: фирма в одночасье самоликвидировалась.
- И куда ты теперь, мать?.. - посочувствовал ей охранник с особой душевностью только что похмелившегося человека. - В твои-то годы!
- Девочкой по вызову! - спокойно сказала Алена и ушла в скверик поблизости, чтобы не прилюдно поплакать.
Только слезы не состоялись. Не было их.
Алена закурила, и почему-то именно сейчас ей вспомнилась другая, давнишняя обида, ни мало ни много, полувековой давности. Тогда, в шестидесятых, в СССР объявили построение коммунизма. По этому поводу у Алены в классе провели пионерское собрание с повесткой дня: "Кого мы не возьмем с собой в светлое будущее?" Надо сказать, грядущий коммунизм Алене нравился, как может нравиться предстоящий большой праздник с гулянием и разной вкуснятиной на столе.
Только именно ее и было решено единогласно в этот счастливый праздничный коммунизм не брать. Оказывается, кто-то видел, как Алена недавно на Пасху ходила с бабушкой в церковь. И никто не захотел считаться с тем, что бабушка заставила ее, что за пазухой у Алены был амулетом красный галстук и все она там в церкви презирала: и толстого по-бабски священника, и слащаво-горький запах ладана, и хитроватое перемигивание свечей.
Тем не менее ее показательно проработали на классном собрании, потом на общешкольном. Директор сам срезал у Алены с рукава нашивки звеньевой и объявил, что она исключена из школы без права возвращения.
В церкви Алена больше ни разу в жизни не была. Даже не пошла после загса, когда муж, Витюшка, между прочим, секретарь комсомольской организации авиазавода, на коленях уговаривал ее венчаться.
Он, кстати, в свою очередь обещал Алене впереди чуть ли не коммунизм семейного масштаба, но вскоре сгинул в Афгане.
А теперь вот Алену, получалось, не хотели брать и в капитализм.
Она ускоренно дотянула сигарету, чиркнула по губам помадой и поехала к Оле. Ей было необходимо сейчас с кем-то душевно пообщаться, а Олечка уже год не могла найти работу и, как никто, могла понять ее теперешнее состояние. Потом же Оля была тем человеком, который не только выслушает как следует, но еще и сострадательно похлюпает над твоим горем. Среди подруг за глаза ее так и называли - "плакальщицей". И днем и ночью они везли к ней свои проблемы: слез у Оли пока на всех хватало. К тому же ее муж Андрей Юрьевич, преподаватель философии в университете, порой не только прислушивался к их женским историям, но даже резюмировал ситуацию - пусть не очень понятно, но всегда солидно, внушительно, что уже само по себе успокаивало.
Андрей Юрьевич и открыл Алене. А в ответ на ее обычное: "Мне бы нашу Олечку на блюдечке с голубой каемочкой" - вдруг неуклюже брякнул:
- Она в больнице! - Андрей Юрьевич заскрежетал зубами. - Мы купили Аленушке новые туфли, радовались, что еще способны это делать, а потом я вдруг набросился на нее с кулаками! И с чего? Мне показалось, будто она забыла взять чек! Не понимаю, что на меня нашло.
Андрей Юрьевич взвизгнул и убежал, выкрикивая что-то на непонятном Алене языке: он ругался на латыни, и это звучало как-то особенно страшно.
На улице возле Алены вдруг красиво остановилась иномарка.
- Хай! - крикнул из машины Павел Геннадьевич, который последнее время имел какие-то дела с Алениной фирмой.
Она молча провалилась в его машину, в ее особенный технологический мирок с пилотскими приборами, мятным холодком кондиционера и самодовольным, жирным запахом кожи. Сексуально постанывало крутое "стерео".
- Куда летим? - тихо, но внятно сказал Павел Геннадьевич.
Прежде чем упасть в этот тюнинговый омут, Алена успела с удовольствием увидеть себя в ртутной зеркальности тонированных стекол: еще отличная, почти игрушечная фигурка в сносных расклешенных джинсах, как присосавшихся к ее аккуратно вздернутой, курносой попке.
- Летим за счастьем! - четко ответила Алена. - И как можно быстрей, пожалуйста! Я опаздываю... Я все время отчаянно опаздываю!
Она судорожно улыбнулась: одной губкой, верхней. Это всегда классно получалось у нее и очень действовало на мужчин без мозгов: именно такие почему-то всегда около нее и обретались.
- Значит, нам в "Прагу"! - засуетился Павел Геннадьевич. - Я уже там и столик заранее заказал! Вот такая вот у меня зверская интуиция!
Алена благодатно притонула внутри этой какой-то живой, животной и даже по-своему развратной машины. Та жадно, напористо взяла с места очень приличную, вовсе не городскую скорость. Это было нечто почти космическое.
И словно продолжая ощущение полета, чьи-то руки, стоило машине остановиться возле "Праги", рванули дверцы, играючи выдернули Алену и расстелили на асфальте. Ощущение боли от удара и от защемивших кожу наручников пришло не сразу.
Часов через пять Алену отпустили, убедившись, что она никак не соучаствовала в делах Павла Геннадьевича.
По дороге домой она старалась не встречаться глазами с прохожими. Алена догадывалась, какой у нее сейчас фейс: будто у бабы ломка, и она вслепую, наугад дернулась на поиски дозы.
Вдруг звук трубы, яркий и сильный, точно с неба грянул над Аленой: в парке неподалеку от ее пятиэтажки заиграл, как всегда в этот час, духовой оркестр. Музыка была полновесная, вальяжно грациозная.
Она остановилась, словно ждала от нее какого-то откровения. Несколько пожилых пар вальсировали с осторожностью артрозных больных, и, глядя на них, Алене опять захотелось плакать.
Дремавший на лавочке немолодой мужчина вдруг вскочил перед ней:
- Будем знакомы, мадам! Я, между прочим, инопланетянин! Не хотите прямо сейчас побывать на моей родине - в туманности Андромеды?
Убегая, она у выхода из парка на куче прошлогодних исчерневших листьев неожиданно увидела голенькую, без платьица, одноногую куклу с мертво закрытыми глазами.
Тормознув, Алена машинально подняла ее. Кукла невнятно пискнула. Алена улыбнулась, погладила ее по голове и засунула в сумку.
"Я дура!" - восторженно подумала она.
Возле гастронома Алена отчетливо поняла: она совершит ошибку, если сегодня не выпьет со своей новой подруженцией. Вообще, выпить следовало в любом случае.
Она затарилась в долг бутылкой дешевого, без этикетки портвейна; а хлеб дома был, была, она точно помнила, и вчерашняя, жаренная на тараканах картошка.
За несколько шагов до подъезда вдруг что-то мясисто чвакнуло об асфальт за спиной у Алены: звук был сочный, емкий, с таким ударяется оземь сброшенный с крыши увесистый снежный ком.
Алена испуганно зыркнула назад.
На асфальте распластался человек. Поза его была неестественная: казалось, что каждая часть тела лежит сама по себе.
Червячок крови медленно вылезал из-под головы, словно приглядывался к новой для него жизни. Лицо у мертвого было какое-то безликое. Наверное, потому, что душа уже покинула свою оболочку.
Алена дико долетела до своей квартиры, пробежала на кухню и, не присаживаясь, лихорадочно отгрызла пластмассовую пробку на бутылке: скорей, скорей!
Вино прокисшее, запузырилось. Алена ничего не успела сделать, как оно кроваво разлетелось по кухне не хуже "шампуни". Правда, на стакан ей этого добра так-таки хватило. Зажмурясь, Алена выпила остатки и закурила.
Этой ночью ей впервые за все годы приснился муж Виктор, словно вынырнул из неведомой глубины. Он будто бы ничуть не постарел, выглядел пацан пацаном.
"У нас, Аленушка, мало времени, - торопливо заговорил Виктор, но рта при этом не открывал, - а сказать хочется много! За меня, милая, не переживай! После смерти жизнь не только есть, но она, честное слово, прекрасней всякой мечты! Помнишь, нам когда-то обещали коммунизм? Это плоская выдумка по сравнению с тем, что мы обретаем здесь! Так что, Аленушка, не горюй и почаще улыбайся! Впереди счастье!"
Алена нервно, рывком проснулась. Была середина ночи, и свет у нее на кухне горел неуютно, сиротливо, пахло прокисшим плохим вином и мокрой штукатуркой после мишаниного потопа. При всем при том чуть-чуть пахло и весенней тополиной горечью.
Алена вдруг перекрестилась и одну за одной шепотком прочитала молитвы, которым ее когда-то безуспешно учила бабушка. Они сейчас сами собой отчетливо вспомнились: и "Отче наш", и "Трисвятое", "Песнь Богородице"...
Тем временем подробности недавнего сна, как это часто бывает, стерлись, словно она подсмотрела что-то запретное. И лишь нежно теплились в ней слова мужа о том, что впереди ее ждет настоящее большое счастье. Только Алена, кажется, так и не врубилась, где конкретно. Хотя это сейчас было ей все равно. Главное - впереди счастье.
Молитва безбожника
Вместо предисловия
В 25-м году при ЦК ВКП(б) создана секретная комиссия по вопросу закрытия церквей.
От ГПУ-НКВД в ее состав вошел Евгений Александрович Тучков.
С 1939 по 1947 год он ответственный секретарь Центрального Союза воинствующих безбожников.
