- Помогут, разберутся, - сочувственно покивал головой Лаптев и, поколебавшись, добавил: - Даже есть такое мнение, я не могу сказать чье, но ее, видимо, восстановят через суд.
Сын еще раз произнес: "Ясно - и ушел к себе в комнату. Телевизор он в этот вечер не глядел. Видимо, все же огорчен был немного. Лаптев понимал его. Но понимал и то, что это огорчение ненадолго, как и все мальчишеские беды. И, ложась спать, он еще раз с гордостью подумал, что сын у него растет отличный: спокойный, толковый, понятливый. Дай бог всякому такого Алешку.
2
Четверг был днем суматошным. В кинотеатре проходило районное совещание ударников. И с самого утра Лаптев крутился там: искал нужных людей, снимал их, расспрашивал, записывал, договаривался на будущее. Момента терять было нельзя: то мыкаешься по совхозам, кого-то ищешь, а здесь сено к лошади пришло. Успевай дело делать. Такой день год не год, а месяц-то доброго газетчика всегда прокормит. Если не с гаком.
После обеда Лаптеву сказали, что его искал кто-то из школы, какая-то учительница, просила зайти. Но Лаптев тотчас об этом забыл и вспомнил лишь вечером. Вспомнил и решил сходить, обычно учителя ему не больно докучали.
В школу он шел, ни о чем дурном не помышляя, думая, что это какие-нибудь просьбы обычные: найти героя войны или передовика. Ему, газетчику, в этом деле и карты в руки, его иногда об этом просили, и он помогал охотно.
А через полчаса, сойдя со школьных ступеней, Лаптев стоял очумело посреди двора, долго стоял, опомниться не мог. Потом отошел к заборчику, чтобы не маячить, прислонился к нему. А когда маленько опамятовался и увидел перед собой, через улицу, светлые магазинные витрины, пошел туда за сигаретами.
Курить Лаптев бросил очень давно. Но держал сигареты и дома, и на работе, чтобы при случае, за выпивкой, от волнения или просто, когда захочется, дымнуть разок-другой. Дымнуть и сразу выбросить. Глазам-то было завидно, а затянешься - противно и горько. Сразу вес желание отбивает.
Но сейчас Лаптев и не заметил, как сигарету иссадил, и сразу же за второй полез. И хотя дом его стоял совсем рядом - от школы, напрямую, через дворы, метрах в трехстах, Лаптев кругом пошел. Мимо поликлиники, а затем полотном железной дороги, к переезду, в самую степь. Лаптеву нужно было окончательно в себя прийти и обдумать дальнейшее, потому что.. .
Потому что Алешка, сын Лаптева, сегодня в школе, на глазах у всех, избил своего одноклассника. И, как в один голос заявили учителя, избил зверски; избил так, что мальчишку в больницу отвезли. А после этого нагло перед всем классом заявил: "Так будет с каждым, кто раскроет рот. Я кое-кого научу свободу любить". Или что-то в этом роде. Но "так будет с каждым" - это точно учительница запомнила. Выходит, что это была не обычная мальчишеская драка. И в школе перепугались. А Лаптев не знал, что говорить, что и подумать. Он просто-напросто не верил, до сих пор не мог поверить, что все услышанное им правда. Потому что Алешка, несмотря на рост свой и силу, никогда не был драчуном. Он всегда был добрым парнем, спокойным. И Лаптев скорее поверил бы обратному. Удивился, но поверил бы.
И главное, что поразило Лаптева, это жестокость. По словам учителей, Алешку пытались оттащить, но он выворачивался и снова бил. Значит, не минутная вспышка была.
Незаметно Лаптев дошел до железнодорожного переезда. Свет фонаря возле будки обрезался по земле скупым желтым кругом. Направо вдали тянулась жидкая цепочка огней авторемонтного завода. Прямо за переездом стеной стояла зябкая мгла.
Курить больше не хотелось, саднило во рту. Нужно было домой идти. Жена, конечно, все знала. И как они там с Алешкой ладились, один бог ведал. Конечно, нужно было сразу идти домой, а не шляться.
И Лаптев заспешил. И как всегда, при торопливом шаге стала заметней его хромота. Правая нога, короткая, калеченая, не поспевала. Лаптев ее волочил.
А дома все было тихо. Бой, видно, уже отгремел. Дверь в комнату сына была закрыта. Пахло сердечными каплями. Жена на диване лежала с компрессом на голове.
- Ты знаешь... - жалко шмыгнула она носом.
- Знаю, - ответил Лаптев. - Что с тем мальчиком?
- Две скобки наложили на губу. Глаз целый, слава богу, - жена приподнялась осторожно, придерживая рукой компресс. - По ты понимаешь, ведь если его родители подадут заявление в милицию... ведь могут дело начать. И его... всхлипнула она и выкрикнула истерично:- Этого дурака ведь посадят! Дубину эту! А ему хоть бы что! Я ему говорю... А он как баран! Поговори хоть ты с ним! Пусть все скажет! А то долдонит: надо да надо! Вот влепят, тогда узнаете... Дубина здоровая...
Лаптев вздохнул, присел возле жены, обнял ее за плечи и уложил на диван. И просидел с нею битый час. Уговаривал, успокаивал. Компресс менял и давал лекарство. Но делал все машинально, мыслями же был за стеной, возле сына.
Наконец жена успокоилась и сказала ему сварливо:
- Чего сидишь? Иди разговаривай с любимым своим.- И тут же шепотом запричитала: - Разузнай, чего у него, дурака, в голове... Господи, ведь посадить могут его, Сема...
Лаптев включил жене телевизор; уходя, плотно прикрыл за собой дверь. Но к Алешке в комнату не пошел, потому что почувствовал голод. Зверский голод. Обедал-то двумя пирожками, а завтракать крепко не привык.
Суп был еще теплый, и Лаптев жадно начал есть, откусывая большие куски хлеба. Хлеб был свежий.
Алешка показался в дверях кухни и остановился в нерешительности. Лаптев трудно сглотнул кусок и, боясь, чтобы сын не ушел, махнул рукой ему и лишь потом сказал сдавленно:
- Чего стоишь? Есть-то все равно надо. Не помирать же теперь. Наливай, еще не остыло.
Усевшись через угол от отца, Алешка принялся за еду. Лаптев стал хлебать медленнее, искоса он глядел на сына. Тот всегда из миски ел. Тарелки было мало. А сейчас Лаптев поглядел и увидел, что ручища у Алешки чуть не в миску величиной. "Такой ручонкой ахнуть, - подумал он. - Тут не то что кровь, тут мозги могут брызнуть". А рука была хоть большой, но детской, мальчишеской. Какая-то царапина тянулась по гладкой нежной коже запястья. Заусеницы возле ногтей топырились. "Стень, стень, забери мои заусень", - вспомнился материн и бабкин заговор. "Стень, стень..." - и потереть о стену. Помогало.
И эта мягкая рука с ямочками на суставах, оказывается, была жестокой. И била до крови. Умела рвать тело так, что потом его нужно было сшивать.
- Яичницу, что ли, поджарим? - спросил Лаптев.
Сын согласно кивнул головой.
- Мне два. Тебе четыре?
- Ага.
Алешкино лицо было чистым: ни синяка, ни опухоли. Значит, сдачи не получил, а просто бил. А впрочем, ему сдачи не так легко и дать.
Доужинали молча. Алешка посуду помыл. А Лаптев глядел на него, понимая, что пора начинать разговор, но все ждал. Потом решил: "У него в комнате". Все оттягивал.
Наконец пришли к Алешке. Комнатенка была небольшая: стол, да кровать, да книжные полки, да шкаф со всяким барахлом. Лаптев за столом хорошее место занял, возле окна. Занавеска была сдвинута, и дома, что стояли через дорогу, глядели в ночь печальными желтыми глазами.
Алешка уселся на кровать. Она была низкой. И теперь Лаптев глядел на сына несколько свысока. А хотелось бы глаза в глаза, да не пересаживаться же.
- Рассказывай, - начал Лаптев.
- Ты все знаешь, - опустил голову сын.
- От других, - сказал Лаптев.
- Они же не врали.
- Наверно. Но не знаю, почему ты бил.
- Подрались. Вот и все.
- Он тебя тоже бил?
- Нет, - вздохнул Алешка.
- Значит, не подрались.
- Выходит...
- Почему ты его бил?
- Без причины не бьют. Значит, была причина.
- Что за причина?
- Я не могу ее сказать.
- Большой секрет?
- Да.
Разговор остановился. Но не потому, что Лаптев обдумывал. Ответ сына не был для него неожиданным. Лаптев знал, что Алешка бил этого мальчика, своего одноклассника, не из-за пустяка, не из-за мгновенной гневной вспышки. Плохо ли, хорошо, но Лаптев знал своего сына и даже сейчас верил в него.
- Он чем-то оскорбил тебя?
- Нет.
А Лаптев-то предполагал, что причина в этом. Хотя, убей, не мог себе представить, какие слова нужно бросить в лицо Алешке, чтобы тот сделался... чтобы, чтобы...
- Тогда я не понимаю, - медленно проговорил Лаптев. - Какая причина может быть, чтобы вот так... бить человека. Он ровня с тобой? По силе?
- Нет. Он слабее, - поугрюмел Алешка.
- Значит, ты справился? Без сопротивления?
- Я не виноват, - поднял Алешка голову. - Если я здоровый, если я сильный... Так я, значит, должен... Пусть не лезет, - оборвал он. - Без причины бы я его не тронул. Ты знаешь.
Да, это Лаптев знал. Без причины Алешка не тронет. Он и с причиной не тронет. Были случаи.
- Так почему? Что он сделал... или сказал?
Алешка поглядел на отца.
- Не могу я, ты понимаешь?
За окном, на автобусной остановке, в конце скупого фонарного света, двое мужчин курили. И Лаптеву захотелось. Но в комнате сына он никогда не курил.
