Раменков что-то торопливо пишет на бумажке и подвигает Трубникову. Тот читает. "Не то. Зачем запугивать?"
- Вам будет трудно, - продолжает Трубников. - Особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина. Дружная семья и у Бога крадет!
- Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает... - с неловкой усмешкой начал Раменков, но осекся под тяжелым взглядом Трубникова Он смешался, нагнул голову.
- Вот чего я хочу, - продолжает Трубников. - Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача: колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить - конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.
- Постой, милок! - крикнула старая колхозница Самохина. - Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видел?
- Во сне, бабка, мне приснилось, что через год у всех коровы будут, а мои сны сбываются.
- Вопросы можно задавать? - спрашивает молоденькая сероглазая бабенка Мотя Постникова.
- Валяйте.
- Вы, товарищ орденоносец, в сельском хозяйстве чего понимаете?
- Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки с неба падают. Хватит?
Снова по собранию прокатывается невеселый смешок.
- Вы холостой или женатый, товарищ председатель? - кричит та же сероглазая бабенка.
- Товарищи, это к делу не относится! - пробует вмешаться Раменков.
- Почему же? - прерывает его Трубников. - Женатый.
- А чего вы жену с собой не взяли?
- Я-то брал, да она не поехала.
- Это отчего же? - интересуется Мотя.
- Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!
- Вы-то поехали! - это сказала женщина в белом платке
- Я как был дураком, так дураком и умру.
Раменков схватился за голову, а по собранию прокатился негромкий добрый смешок.
- Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе? - спрашивает Полина Коршикова
- Нет! - с силой произносит Трубников и смотрит на нее. Вот я и считаю, что потерял семью, и глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. Война кончилась два года назад, а где ваши мужики?
- С плотницкими артелями ходят! - кричит скотница Прасковья.
- Аж до Сибири добрались! - добавляет парень на деревяшке.
- Полинкин Василий вовсе в райцентре дворником! - едко замечает Самохина.
- А твой помойщиком! - огрызнулась Полина.
- Ври больше! Он в конторе утильсырья! - с достоинством парирует Самохина.
Трубников поглядел на женщину в вязаном платке... Но та не принимает участия в споре, эти дела ее не касаются.
- Тише! - Трубников хлопнул по столу рукой, - У кого мужья на стороне рубль ищут, отзывайте домой, дело всем найдется, и заработки будут, аванс гарантирую в ближайшее время.
- Это верно!.. Давно пора!.. Избалуются мужики! - слышится со всех сторон.
И снова Трубников, давно уже ставший единовластным хозяином собрания, наводит тишину.
- Вот что, товарищи, всего сразу не переговоришь, завтра вставать рано. Ставлю на голосование свою кандидатуру. Кто "за" - поднимите руки...
- Ты что, спишь, бабка?
Бабка встрепенулась, подняла руку.
- Так. Против?.. Нет. Воздержавшихся?.. Нету... Теперь пеняйте на себя.
Семен ест пшенник из алюминиевой миски, запивая молоком. За столом сидит и старший сын Семена, Алешка.
Прислонившись к печке, стоит Трубников. Похоже, что его не пригласили к столу.
- Раз у Доньки грудняки, не имеешь права ее на работу гнать, прежде ясли построй, - говорит Семен, снимая с ложки волос.
- Придет время - построим.
Входит Доня с охапкой березовых чурок и сваливает их у печки, чуть не на ногу Егору. Снова выходит.
- А тебе тоже младенцев титькой кормить? - спрашивает Семена Трубников.
Рука Семена задрожала, выбив дробь по краю миски. Семен отложил ложку и стал торопливо расстегивать нагрудный карман старого френча.
- Як тяжелой работе не способный. Меня потому и в армию не взяли. Могу справки предъявить...
- Калымить и барахолить ты здоров, а в поле работать больной? Ладно, найдем тебе работу полегче.
- Не буду я работать, - тихо говорит Семен.
- Будешь! Иначе пеняй на себя.
Трубников сказал это негромко, обычным голосом, и сразу после его слов в избу ворвалась Доня с красным, перекошенным злобой лицом - знать, подслушивала в сенях.
- Так-то вы за хлеб-соль благодарите! Спасибо, Егор Иванович, уважили! Спасибо! - говорит она, отвешивая Трубникову поясные поклоны. - От детишек, племянничков ваших, спасибо!
- Хватит дурочку строить, - холодно говорит Трубников. - Какая тебя работа устраивает? - спрашивает он Семена.
Семен молчит, потупив голову.
- Может, нам и дом прикажете освободить? - ядовито-вкрадчиво спрашивает Доня.
- Дом тут ни при чем, - поморщился Егор. - Никто на него не претендует.
- Я в ночные сторожа пойду, - разбитым голосом говорит Семен.
- Ладно, будешь сторожем. По твоим преклонным годам самая подходящая должность.
- Ты насчет дома правду сказал? - тем же больным голосом спрашивает Семен.
- Конечно, - пожимает плечами Трубников.
- Тогда, - глаза Семена окровенились бешенством, - катись отсюдова к чертовой матери, чтобы духу твоего поганого не было!
- Ловко, братуша, - одобряет Трубников, - молодцом! - Он берет с лавки вещевой мешок. - Племянник мой старший пусть завтра вовремя на работу выйдет, иначе штраф. - И захлопывает за собой дверь.
На улице темно, но не так, как в прошлую ночь, когда Трубников впервые ступил в Коньково. На западе дотлевает закат, небо в еле видных звездах еще не набрало черноты.
Трубников медленно бредет по улице. Отделившись от плетня, с придавленным нутряным рычанием на него кинулась собака. Но вдруг, слышно поведя носом, завиляла хвостом.
- Неужто признала? - ласково говорит ей Трубников. Он идет дальше. Собака, будто привязанная, тоже идет за ним.
Во всех уцелевших домах горят коптилки, керосиновые лампы, люди ужинают.
Трубников неуверенно поглядывает на освещенные окна.С мятым, ржавым листом железа под мышкой ковыляет парень на деревяшке.
- Слушай, кавалер, это ты замочным делом промышляешь? - осененный внезапной идеей, спрашивает Трубников.
- Ну, я! - с вызовом отвечает парень. - Нешто запрещено?
- Если я тебя железом обеспечу, сколько ты можешь за день вышибать?
- Да уж не меньше двух сотенных, - удивленно говорит парень.
- Хочешь так - сотню тебе, сотню колхозу?
- Пойдет!
- А там, глядишь, артельку оформим...
- Заметано! - Парень сворачивает в свой двор, а Трубников идет дальше.
- Егор Иваныч! - слышится из темноты низковатый, грудной женский голос.
На крыльце дома под новой тесовой крышей, светлеющей в сумраке, стоит женщина, придерживая у горла белый, тоже будто светящийся вязаный платок.
- Добрый вечер, - говорит Трубников, направляясь к крыльцу.
- Манька!.. Девка!.. - слышится старушечий голос. - Иди спать, гулена!
На соседнем участке старуха Самохина пытается загнать козу в закуток. Коза не дается старухе. Она ловко выпрыгивает на крышу сараюшки и оттуда смотрит на старуху. Та озирается в поисках камня и замечает Трубникова с соседкой. Коза забыта, старуха жадно прислушивается к их разговору.
- Поздно гулять собрались, Егор Иваныч, - говорит женщина.
- А что мне? Человек я молодой, вольный.
- Да вы никак с вещмешком? В поход будто собрались!
- Переезжаю, - усмехается Трубников. - У Семена тесно стало.
- Вот что... - протяжно сказала женщина и вдруг решительно, по-хозяйски: - Заходите в избу, Егор Иваныч!
И Трубников, не колеблясь, будто с самого начала знал, куда ведет его путь, поднимается на крыльцо и мимо женщины проходит в дом. Собака было пошла следом, но на первой же ступеньке остановилась, села поудобнее, надолго.
Старуха радостно улыбается и подается за ворота: поделиться новостью.
По деревне пошел собачий перебрех.
В доме Надежды Петровны Трубников ужинает за накрытым столом. Достатка в доме, видать, куда меньше, чем у Семена: лишь под стаканом Трубникова было блюдечко, единственную чайную ложку вдова прислонила к сахарнице, вилка вставлена в самодельный черенок, самовар помят, облупился, в горнице пусто стол, табурет, две лавки, постель на козлах. Но такая на всем лежит чистота, опрятность, что дом кажется уютным. Стол до бледноты выскоблен ножом, дешевые граненые стаканы сверкают, как хрустальные, на окнах занавески, полы крыты исхоженными, но чистыми веревочными половиками, на стенах цветные фотографии, вырезанные из журналов, вперемешку с рисунками каких-то зданий и много-много букетов травы "слезки". Дом поделен фанерными перегородками на три части: кухню, горницу и закуток, где спит Борька Вход в закуток задернут ситцевой занавеской.
Звучит голос Надежды Петровны:
- Замуж вышла... Там ребенок нашелся... Сюда-то мы перед самой войной приехали. Мрк садоводом был. В первую же зиму погиб... А мы с Борькой при немцах у партизан скрывались...
