Трубников приподнялся в тарантасе и поманил слепца рукой. Он поманил еще и еще и досадливо нахмурил брови.
Слепцы продолжали петь, то уносясь в небо, то возвращаясь к земной юдоли, но окружающие их коньковцы заметили странные жесты своего председателя. Они недоуменно переглядываются, решив, что Трубников подзывает кого-то из них.
- Да не вас! - кричит Трубников и снова призывно машет старику.
- Стыда у тебя нет, Егор Иваныч! - укоряет его старуха Самохина
- Привык над людьми издеваться! - подначивает Семен. - Ему наши слезы заместо лимонада.
Трубников, будто не слыша, продолжает энергично призывать слепца.
Видимо, слепцы ощутили какое-то беспокойство, пение оборвалось.
- Эй, дед, не видишь, что ль, тебя зовут! - орет Трубников.
- Креста на тебе нет! - возмущается Самохина - Нешто слепой может видеть?!
- А ему что слепой, что зрячий - лишь бы нрав свой показать! злобствует Семен.
- Сейчас он у меня прозреет. Иди ко мне, дед, а то хуже будет.
- Что можешь ты сделать убогому, солнечного света не зрящему?вопрошает слепец, проводя пустым взором по небу и верхушкам деревьев, словно Трубников был скворцом.
- Собак спущу, разорву, как тюльку.
- За решетку сядешь, - спокойно отзывается старик.
- Не сяду. Я контуженный, мне все спишется.
- И правда, дедушка! - затараторили взволнованно, сочувственно женщины. - С ним лучше не связываться!..
- Спускай собак, - твердо говорит слепец.
- Мы все в свидетели пойдем, - подзуживает Семен.
- И спустил бы, - с улыбкой говорит Трубников. - Да старуху твою жалко. Эй, Алешка! - крикнул он племяннику. - Давай сюда...Свезем этих бродяг в район и сдадим в милицию. Ну, живо!
- Стой! - с тем же твердым достоинством говорит старик. - Иду, непотребный ты человек!
- Иди, иди, да только без посоха.И нечего бельмы таращить, ты мне глаза покажи. - И Трубников слезает с тарантаса.
Старик опускает свою косо задранную к небу голову, и под седыми нависшими бровями засияли два голубых озерца, два живых, острых, не поблекших с годами глаза. Он подал руку старухе и повел ее за собой, твердо и крепко ступая по земле лаптями.
Обманутые женщины принимаются поносить странников.
- Ловко нас Егор Иваныч поддел! - утирая старческую слезу, со смехом говорит старуха Самохина - А мыто губы распустили!
- Дядь Сень, ну как, пойдешь в свидетели? - ехидно подзадоривает Егора Трубникова Мотя Постникова.
Семен со злобой глядит на женщин, затем медленно бредет прочь.
Трубников подсаживает стариков в латаный-перелатаный тарантас. В тарантас впряжен тоже старый, костлявый, с глубокими яминами над глазами, некогда каурый, а теперь грязно-желтый мерин Копчик.
- Давай в интендантство, - тихо говорит Трубников Алешке.
Поднатужившись, Копчик захромал по дороге.
"Выезд" подкатывает к длинному полусгнившему сараю. Возле сарая колхозники - среди них Надежда Петровна - складывают в штабеля брикеты назема
- Сколько привезли? - подъехав, спросил Трубников жену.
- Как обещано, десять тонн, - ответила Надежда Петровна, с любопытством присматриваясь к старикам.
- Ну, как навоз, дед? - спрашивает Трубников. Старик, хмурясь, нагнулся с сиденья, взял из штабеля брикет, покрутил, швырнул назад и вытер руку полой армяка.
- Дерьмо навоз, - сказал он медленно.
- Почему?
- Дерьма мало, одни опилки.
- Можно на подкормку пустить?
- Вреда не будет.
- А польза?
- Кой-какая.
- Ясно! Поехали. Давай, Алеша, на Гостилово.
...Тарантас шибко катит задами деревни мимо полей, реденьких зеленей, котловин, полных мутноватой воды, мимо березовых перелесков в темных кулях вороньих гнезд.
Рука захватила горсть земли.
- Пора овес сеять? - спрашивает Трубников, разминая землю.
Трубников со стариком стоит на краю поля, возделанного под овес. Что-то небрежное, важное до высокомерия и вместе серьезное, глубокое появляется во взгляде, во всем выражении худого, темного лица старика...
- Да уж дней с десять пора было!
- Ты не путаешь?
- Овес ранний сев любит, кидай меня в грязь, буду князь.
- Как ты сказал?
- Не я - народ говорит.
И тут совсем рядом раздается песня:
На столе стоит
Каша ячневая,
Хороша любовь,
Да внебрачная!..
- выкрикивает женский голос. Трубников с любопытством прислушивается.
На столе стоит
Каша пшенная,
Хороша любовь
Запрещенная!..
- поет молодой чистый голос.
Раздвинув кусты орешника, Трубников выходит к ложбинке, где полдничают женщины-пахари. Перед ними на земле котелок с кашей, толсто нарезанный хлеб, несколько луковиц, крупная соль в тряпочке. Чуть поодаль пасутся коровы.
- Хлеб-соль! - говорит Трубников. - Как поживаете?
- Цветем и пахнем! - вызывающе отвечает Полина Коршикова - Присаживайся председатель! Не каша - разлука!
- Спасибо, я сытый.
- Брезгуете? - поддевает Трубникова Лиза
- Небось балованный! - замечает третья женщина - К колбасе приучен!
- Слышь, председатель, - говорит, поднимаясь с земли, четвертая женщина, - когда же твои обещания сбудутся? То нам авансом грозился, а то...
- Ихние авансы поют романсы, - перебивает Полина. - Там одна ухватка: сначала пообещают, а потом шиш винтом... Что стоишь моргаешь?
- Хватит воду качать! - поморщился Трубников. - Будет вам и белка, будет и свисток. Лучше скажите, как ваши орлы - едут до дома, до хаты?
На столе стоит
Каша гречневая,
Хороша любовь,
Да не вечная!..
- пропела Лиза
- Мы этим больше не интересуемся, - зло отвечает Полина.
- Это как понимать? - Трубников присел на землю.
- Зачем нам мужики? Мы же не бабы!
- А кто же вы?
- Му-у!.. - мычит Полина - Му-у! Вот мы кто. Только комолые. Му-у!..
- Му-у!.. - подхватывает Лиза, упираясь в землю руками и будто целя в Трубникова воображаемыми рогами, а в глазах у нее слезы.
Сурово сдвинув брови, следит из тарантаса бывший слепец за этой сценой.
- Будет вам! - прикрикнула на товарок женщина постарше и шлепнула Лизку по заду. - Разошлись, бесстыдницы!
Трубников смотрит на женщин, затем молча поворачивается и идет к тарантасу.
На столе стоит
Каша манная,
Хороша любовь,
Да обманная!..
Тарантас круто разворачивается в сторону Конькова
- Скоро ты нас в милицию поведешь? - сердито спрашивает старик.
- Не спеши на тот свет, там кабаков нет, - отзывается Трубников.
Изба Надежды Петровны. На столе самовар. "Слепец" Игнат Захарыч отодвигает чашку, переворачивает ее кверху донцем и кладет обсосочек сахара Трубников, расхаживая по горнице, убеждает старика
- Нам старые хлеборобы позарез нужны, чтоб не пахать, не сеять, не убирать без их веского совета...У нас ведь агрономов нету и не предвидится.
- Ну а как будет агроном? - насмешливо спросил старик.
- Все равно стану я одним ухом к науке, другим - к простому крестьянскому опыту. Оставайтесь у нас, дом дадим, кормовые, обзаведение всякое, к осени корову купим.Тебя, дед в правление введем, а Пелагея Родионовна будет греться на печи и погоду предсказывать. Чем не жизнь?
Надежда Петровна наливает старушке очередную чашку, подвигает к ней вазочку с медом.Старик долго молчит. Он достает кисет, скручивает цигарку, закуривает, пускает облако дыма и лишь затем говорит:
- Стары мы больно с коровами в ярме ходить. А при своем деле мы всегда сыты и чистым воздухом дышим. На кой ляд нам осенью корова? А до осени мы у твоего колхозного козла сосать будем?
- У тебя что, уши заложило?.. Сказал, все будет: и харчи, и дом, и барахло. Что еще нужно?
- А мы не просим. - Старик задавил окурок о лавку, швырнул на чистый пол. - Мы тебя об одном просим: отпусти ты нас за-ради бога! Лучше с сумой ходить да от начальства подале."
- Старый паразит! - не с гневом, а с каким-то иным, большим, сильным чувством говорит Трубников. - Твои сыны за Советскую власть головы сложили, а ты по родной земле, по ее чистому телу вошью ползаешь? Барахло скопил, а старуху свою в слепоте гноишь?
И тут раздается какой-то странный, тонкий, дрожащий звук. Пелагая Родионовна плачет, склонив к столу смугло-заветренное морщинистое личико, мелкие как бисер слезы катятся из-под темных очков. Надежда Петровна ласково обнимает ее за плечи.
Что-то скривилось в лице старика, но он сдержался, снова полез за кисетом.
- Ну, как знаешь...-Будто потеряв интерес к разговору, Трубников поднялся из-за стола и протянул старику котомку.
- Постой! - говорит старик, откладывая свои пожитки. - Ответь мне: как ты нас разгадал?
- У меня отроду нюх на симулянтов, - усмехнулся Трубников. - А потом уж слишком метко ты индюку по клюву съездил. Суду все ясно!..
- Серьезный ты человек, Егор Иваныч, - с суровой приязнью говорит старик. - Ты у меня в доверии. Иначе нас никакой силой не удержишь. Мы, знаешь, свечным салом смажемся и в замочную скважину уйдем. А теперь все, кончились наши скитания, старая, - впервые обращается он к жене.
