Тетя Нюра рассказывает, вздыхает. Она и на склоне лет помнила много стихов. И все - хорошие. Посмотрит, бывало, зимой в окно и начнет:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь...
Особенно ей по душе были последние строки:
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...
Она лукаво улыбается и пальцем грозит.
То ли память у тети Нюры была лишь на хорошее, а может, тогдашние буквари были поумней, но декламировала она Пушкина, Тютчева, Некрасова, Никитина только светлую классику.
Вот моя деревня;
Вот мой дом родной...
....................
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Лицо ее просто сияет, лучится добрыми морщинами. В строках этих для нее и радость, и грусть, потому что детство вспомнилось.
- У нас в Затоне каждую зиму снежные горы устраивали, высокие... С них все катались: и стар, и млад...
Обычно стихи ей приходили на память по временам года.
В марте:
Зима недаром злится,
Прошла ее пора...
И не запнется, ни единой строчки не пропустит, даже в старости, уже в восемьдесят лет.
Взбесилась ведьма злая
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя...
Весне и горя мало...
В апреле:
Травка зеленеет,
Солнышко блестит...
Особенно памятны мне - тоже апрельские - строки. Я эти стихи сразу запомнил, на всю жизнь. В детстве мы их вдвоем с тетей Нюрой декламировали:
Полюбуйся, весна наступает,
Журавли караваном летят...
Обычно в эту пору мы на огороде, в земле копаемся: грядки, борозды, рассада. Или в логах, за поселком, картошку сажаем. Солнышко, тепло, одуванчиков желтый цвет. И такая радость от стихов, потому что все в них правда. Тетя Нюра негромко читает, а я во все горло ору:
В ясном золоте дни утопают!
И ручьи по оврагам шумят!
Весна... лето пришло... Как не радоваться.
С легкой руки тети Нюры я стал знаменитым чтецом-декламатором в детском саду и в школе, потом и актером в пьесах Розова, Корнейчука и Островского. Островского тетя Нюра любила. В молодости в своем клубе она была завзятой артисткой.
- "Царь Иоанн Грозный", - вспоминала она. - Богатая была постановка. "Без вины виноватые", "Бесприданница". После работы все в клуб бежим. Старый Липакевич - в массовке, а все равно сидит. В полку выступали, в Матакане. Нас любили.
Самаринский Затон на быстрой реке Шилке... Недолгое тети Нюрино детство, молодость, комсомольская ячейка, ликвидация неграмотности... "Я в люльке качаю ее ребенка и учу ее..." Первое радио в клубе. "В Москве будут говорить, а мы услышим..." Свекровь Мария Павловна... "Какой человек хороший, ее все любили..."
Пароходы на Амуре, на которых работала. Повара-китайцы Иван да Миша. "Такие работящие. Они меня любили. Я им колпаки постираю, накрахмалю..."
Москва... Общежитие института, где учился муж Петя. "Жили за ситцевой занавеской... Дружно... Все вместе..." После института - Хабаровск, новая жизнь. Квартира в бараке. "Такие хорошие люди... Старый механик Бушнев с женой..."
Потом начались годы страшные. Арест мужа. Высылка. Она за ним могла не ехать. НКВД объяснил, что может остаться в квартире, тем более сын Слава маленький и сама на седьмом месяце беременности. Но такой и мысли не было: оставить мужа. Только с ним. Поехали в одном эшелоне: "враги" в первых вагонах, под надзором охраны, семьи "врагов" - за ними, без охраны.
Начинались тяжкие годы: Майеркан, Бурлю-Тюбе, Балхаш, Или... Новый арест мужа. Приговор: высшая мера. "И вам недолго ходить, - сказали ей. Приготовьтесь".
За себя она не боялась. Жалела сына. Тогда они и съехались, стали жить вместе с родной сестрой Тосей - вдувой моей матерью, тоже с сыном, со мной на руках. Одну арестуют, другая останется при детях. На крайний случай - младшая сестра Нина, у нее муж в НКВД.
Семья врага народа. Нет ей житья. Из санитарок, из больницы, уволили. "Может отравить..." В сберкассе поработала лишь неделю уборщицей. Тоже нельзя. Там - "материальные ценности". Уволили. Больше не принимали никуда. Нанималась за людей на трудработы: арыки в степи копать, у людей же стирала, полы мыла у начальства, немного шила, вязала из шерсти варежки. Слепили мазанку на краю поселка, сажали огород, ловили рыбу, даже завели козу.
А после войны наконец этот поселок в России, на Дону. Дядя Петя вернулся из лагеря. Стали жить и даже свой домик купили. Вот этот - наш старый дом. Тетя Нюра была душой его - хозяйкой и главной работницей.
Обмазывать дом глиной и белить его, изнутри и снаружи, всякий год по весне. А если сильные дожди, то подмазывать да подбеливать. Мыть, красить, чистить дымоходы; за печкой следить, подбеливать, чтобы гляделась она всем на завид: белая, словно курочка. Летняя кухня во дворе. Та же песня: глиной мажь и бели. При ней кухня стояла нарядной игрушечкой. Это теперь облезла и покосилась. Пока не запретили корову держать, о ней забота. Свинья, куры - у всех свои хатки. И требуют рук и рук.
А огород, бахчи, картофельные деляны. Везде - лопата, мотыга; летняя жара, комар с мошкой. Конечно, и мы работали, помогая. Но было у тети Нюры присловье:
- Чем вас просить, я лучше сама сделаю.
Когда осенью резали свинью, не пропадало ничего. Тетя Нюра все кишочки промоет, наделает колбас: кровяную, ливерную. "Мамочка меня всему научила..." Добела промоет и проскребет требуху, свернет ее в трубочки, перевяжет шпагатом, сварит и вынесет на мороз. К обеду порежет колечками, заправит томатной подливой... Вспомню, слюнки текут.
Обеды, ужины, завтраки, дела домашние, огородные, о скотине да птице забота. А еще - все лето готовить к зиме припасы. Варенья варить, компоты. Ни одна ягодка, ни одно яблочко не пропадет. Клубника, вишня, смородина, алыча, абрикосы, сливы, груши... Банка за банкой. На жарком солнцепеке - просторные противни. Сушатся нарезанные фрукты для зимних компотов-взваров. На солнце же сохнет пастила: сливовая, яблочная. Маринуются помидоры, огурцы, баклажаны, кабачки. Готовятся и тоже закрываются в банки салаты с репчатым луком, алым болгарским перцем. Густые томатные да перцовые заправки, без которых борща не получится, а лишь бледные "больничные" щи. Наш борщ пламенеет в тарелке. От запаха - голова кругом: укроп и чеснок, петрушка, белые корешки ее и ажурные листики.
За банкою банка уходят в прохладную тьму погреба и подполья.
А осенью квасятся и солятся в высоких бочках капуста, помидоры, огурцы, мочатся крупный "калеградский" терн и "яндыковские" яблоки в ржаном сусле, в соломе.
Все это - тетя Нюра, ее руки. И все съедалось. Картошки сварит, достанет пахучих огурчиков в укропе да миску щекастых алых помидорчиков в смородиновом да вишневом листе, с хренком для запаха. Сели к столу. Хрумтят да почмокивают. Наелись.
За зиму все уходило. Пустели погреб, подполье. Летом все начиналось сызнова. Едоков хватало. Гости приезжали: тетя Нина, дядя Миша, Анатолий, Жанна, Харитоненки с Украины, Славин друг Сема, детдомовский сирота, подолгу живал. На лето тетя Нюра сшила ему белые брюки, рубашки. "С первой получки, обещал Сема, - куплю вам отрез на платье". Сколько их было, этих обещаний! Конопатый Генка соседский - тоже сирота. Рубашку ему сошьет. "Вырасту, с первой получки..." Она всех жалела, особенно сирот. А для меня - так вовсе защита.
У дяди Пети, человека много перенесшего и больного, характер был очень нелегкий: часто ворчлив, придирчив по мелочам и вспыльчив до бешенства. А я с малых лет не больно уступчив. Вот и доставалось порой. Защита моя - тетя Нюра. Помню, в детский сад я еще ходил. С утра заупрямился: старшие добивались, чтобы я сам чулки пристегнул к резинкам. Нехитрое приспособление - петля да шпенек. А я говорю: "Не могу... Не умею..." Слово за слово... Дядя Петя хватает кусок провода и начинает стегать меня, все более ожесточаясь. Мать кудахчет: "Правильно... Надо учить, надо учить... Чтоб не упрямился". Хорошенькая учеба... Спасибо тете Нюре. Она была в огороде, услышала крик, прибежала и отняла меня.
Было, всякое было. Но когда на меня поднималась нелегкая дядина рука, защитой была тетя Нюра. Порой ей за это доставалось, и довольно крепко. Она плакала, но стояла на своем: "Ругать - ругай... Но бить - не смей".
Спасибо, тетя Нюра. За все...
Она умерла пять лет назад. Схоронили и помянули как положено: на девятый день, на сороковой. Потом пошли годовщины.
Умерла. Но долго казалось мне, что тетя Нюра где-то здесь: в огороде, в летней кухне, в сараях - словом, в привычных заботах. И вот сейчас она выйдет, покажется... Вот-вот...
Она не вышла, она умерла. И старый дом наш стал быстро дряхлеть. Стены его остались теми же, но словно вынули из нашего дома душу. А без нее всякой жизни недолгий срок. У людей, у вещей и у нашего дома.
